Ненависть
Шрифт:
– Прости,– пробормотала Диз.– Зря ты с ним связалась.
Она выпрямилась, отвернулась от умирающей женщины и подошла к окну. Дорога была видна отсюда как на ладони, и Диз отодвинулась в сторону, чтобы не быть замеченной с улицы. Теперь ей оставалось только ждать.
Она подставила к окну стул, с которого поднялась женщина при ее появлении, закинула ногу на ногу и положила обнаженный меч на колени. Когда Дэмьен войдет, она просто снесет ему голову. И все. А потом, наверное, упрет рукоятку меча в пол, направит острие себе в грудь и упадет на него. Так будет лучше. Для всех. Раз уж у нее нет другого выбора.
– Диз, что за ерунда?!
Она порывисто обернулась на непривычно звонкий детский голос. Девочка в синем стояла у головы часто дышащей женщины и, скрестив руки на груди, неодобрительно смотрела на Диз.
– Что это ты задумала, а?!
– Я...– пролепетала Диз.– Я... не знаю... Посмотри на нее! – внезапно выкрикнула она.– Я этого... не хотела!
– Ты не хотела видеть голую кость, это правда. Мерзкое зрелище.
Диз сглотнула, метнула быстрый взгляд на умирающую женщину и снова перевела его на девочку в синей тунике.
– Я просто убью его,– тихо сказала она.– Просто убью, потому что, если он снова сбежит, у меня может не быть другого шанса. Понимаешь? А значит, все зря.
– Ах, Диз! – рассмеялась девочка.– Ты еще такой ребенок! Взгляни вокруг! Это ли не уединенное местечко, о котором ты мечтала?
Диз взглянула на нее с удивлением, потом осмотрелась, оценивая бедную обстановку хижины, словно видела ее впервые. И тихая понимающая улыбка стала раздвигать ее губы.
– Теперь даже проще, чем раньше,– прошептала девочка.– Тебе не надо его никуда отвозить. Он сам придет сюда. Вокруг ни одного дома... Никто не будет знать, что вы здесь вдвоем, и у тебя будет достаточно времени, чтобы сделать все как надо.
Диз слушала, и ее улыбка становилась шире.
– Поэтому выкинь из головы эти глупости,– небрежно сказала девочка.– Ты пустишь в ход свой меч, но иначе.
– Иначе,– счастливо откликнулась Диз.
Девочка кивнула и тоже улыбнулась, медленно, странно, словно они говорили о совсем разных вещах, и она, в отличие от Диз, это понимала. Но девочка в синей тунике улыбалась так редко, что Диз не заметила странности это улыбки. Для нее это была просто улыбка.
– Так что жди, Диз. Наберись терпения и жди. Он придет.
– Придет? – с надеждой переспросила та.
– Конечно,– кивнула девочка и посмотрела на Клирис.– К ней.
Диз обернулась и тоже взглянула на нее. Женщина мелко дрожала всем телом, ее скрюченные пальцы колотились об пол, но глаза оставались закрыты. Начиналась агония.
– Он придет к ней,– удивленно проговорила Диз, и вдруг все встало на свои места. И чужая смерть, принятая от ее руки, и то, какой была эта смерть,– все это не имело значения по сравнению с тем, что она получала взамен.
Диз повернулась к окну и стала ждать.
Когда Дэмьен вышел из Серого храма, солнце уже скрылось за кромкой сосен. Дорога больше не была пустынна: невдалеке, на обочине, сидел человек, смотревший на храм. После минутного колебания Дэмьен решил не сворачивать на тропу, чтобы не обнаруживать ее – ему не хотелось раскрывать свой маленький секрет, хотя он сомневался, что еще когда-нибудь воспользуется лесной дорогой. Впрочем, ему все равно некуда было торопиться.
Все, что показала Гвиндейл, сейчас казалось пережитым вчера. И он снова думал об этом – в точности, как тогда, три года назад, шел и думал, неторопливо, удивленно, так, как размышляют над очевидной истиной, по непостижимой причине открывшейся только теперь.
Дэмьен думал о мести. О ненависти – и о мести, причине и следствии этой ненависти. Он довольно много знал и о том, и о другом, но исключительно понаслышке, как о давно потерявших актуальность архаизмах – ну, вроде девичьей стыдливости, мода на которую была в незапамятные времена. И с местью так же. Последние триста лет мир горел в огне. Пламя порой затихало, но никогда не гасло окончательно. Эта страна нуждалась в железном кулаке. Сотни мелких графств, принадлежащие всем сразу и никому в отдельности, были предметом постоянных раздоров между дворянами. Время от времени кому-то из них удавалось отвоевать лишний клочок земли, но удерживать его дольше десятка лет мало кто мог,– как правило, сразу после смерти захватчика его дети благополучно изгонялись более ретивым соперником. Если у власти в это время находился более-менее суровый монарх, схватки оставались в рамках междоусобиц. Но тридцать лет назад король умер, не оставив совершеннолетнего наследника, и разразилась самая страшная и кровопролитная гражданская война в истории. Все десять лет Регентства, пока будущий монарх подрастал под опекой своего бесхарактерного и недостаточно тщеславного дяди, дворяне широко пользовались отсутствием санкций и творили безудержный разбой на землях соседей. Воцарилась анархия, безумная жажда наживы стала главным стимулом любых действий. Дворяне понимали, что такая ситуация не вечна, и использовали предоставленные им возможности в полную силу. Группа патриотов, попытавшаяся совершить переворот и установить деспотию, способную остановить войну, была безжалостно вырезана. Королевская семья укрылась в хорошо укрепленной столице и со стороны наблюдала за бесчинствами своих вассалов. Те, в свою очередь, и не замышляли покушаться на Величество: с одной стороны, им это было невыгодно, поскольку регент придерживался удобной для дворянства политики, а от мальчишки-короля неприятностей ожидать не приходилось; с другой – и это, пожалуй, главное – они были слишком заняты драками за лишнюю кость, чтобы думать о большем.
Как раз в то золотое время и посчастливилось родиться Дэмьену. Его отец был наемником в мелкой армии одного из особо рьяных баронов, за неимением средств набиравшего войска из всякого сброда, в надежде скомпенсировать малое количество солдат их свирепостью. Мать Дэмьена была младшей дочерью мирного торговца пряностями, жившего в прекрасном городе Эсдоне. Армия барона смела белые башенки города с лица земли и вошла на его украшенные цветами улицы сквозь дымящиеся обломки стен. Барон, довольный легкой победой, на два дня отдал город в распоряжение своих солдат. Отец Дэмьена вместе с толпой пьяных дружков ворвался в лавку торговца пряностями, не глядя рубя направо и налево, и замер, сраженный палящей синевой в ужасе распахнутых глаз. Эта синева заставила его опустить меч и велеть своим ребятам убираться к черту. Он был старшиной отряда, и его послушались. Когда разрушенный зал опустел, солдат сказал дрожащей от ужаса семнадцатилетней девушке, чтобы она не боялась, и, повалив ее на пол, зверски изнасиловал среди остывающих тел родных. Потом встал, застегнул штаны, потупив взгляд в пол, словно набедокуривший мальчишка, и, отвернувшись от рыдающей девушки, убрался прочь. Он изнасиловал еще многих за те два дня, но в живых оставил только ее.
Барон свез в Эсдон постоянный гарнизон и милостиво разрешил выжившим в резне горожанам остаться. Идти им было некуда, повсюду гремели бои, и город понемногу восстановился, хотя белые башенки остались разрушенными, а улицы больше не украшали цветами. Младшая дочь торговца пряностями оправилась от шока, отодрала половицу, под которой ее отец прятал деньги на черный день, отстроила лавку и продолжила родительское дело. Она была сильной девушкой. Когда через два месяца после ухода войск барона она обнаружила, что беременна, то неделю провела в непрекращающихся рыданиях, а потом успокоилась и стала жить дальше. Она была очень сильной девушкой.
Стойкое отвращение к мужчинам, приобретенное ею после короткого знакомства с ее первым и послед– ним любовником, не позволило ей выйти замуж. Она родила от насильника сына и была несказанно счастлива, обнаружив, что мальчик очень похож на нее. Он рос тихим, улыбчивым, ласковым, словно котенок, и младшая дочь торговца пряностями начинала верить, что дитя насилия ничего не взяло от своего отца. Лучшего утешения для бедной женщины нельзя было придумать.
А потом пришла другая армия. Отсутствие белых башенок сделало осаду еще легче. И снова довольный феодал потешил своих воинов, и снова по окровавленному городу покатилась волна пожаров и убийств. Через месяц после того дня, когда сыну младшей дочери торговца пряностями исполнилось пять лет, его отец переступил порог некогда разграбленного им же дома, пьяный вусмерть и злобно хохочущий над похабными шутками новых друзей, которых он сменил так же легко, как и господина. Он мимоходом порубил заметавшихся слуг и занес меч над русой головой мальчишки, некстати подвернувшегося под ноги, но в этот миг замер, ослепленный пронзительной синевой глаз, полыхнувшей на него с побелевшего детского личика. Несколько мгновений он, давным-давно забывший и этот город, и этот дом, потрясенно смотрел на окаменевшего у его ног ребенка, а потом повернул голову на яростный крик женщины, подлетевшей к ним, словно взбешенная орлица, упавшей на колени и прикрывшей сына своим телом. Потом она подняла голову, и сквозь растрепавшиеся русые волосы солдата снова полоснули те самые синие глаза.