Ненавистный брак
Шрифт:
– Примите мои извинения, князь, и не воспринимайте поступок дочери как оскорбление или обиду! У нее разболелась голова… она огорчена и взволнована.
– Вот как? – с неподдельным интересом спросил Карелин.
– Что ни говори, а, несмотря на все мои усилия, мне не удалось помешать слухам и подозрениям добраться до нее. Собственной кровью хотел бы я не допустить этого, скрыть от нее наше положение.
– Полагаю, так оно и есть! Барышня горда и высокомерна!
– Совершенно естественно, что она стала такой, ведь она жила в семье, как маленькая
Смотреть на нее, заботиться о ней и делать ее счастливой, было отрадой для меня… к тому же, многое она воспринимает так же, как я.
– Я считаю иначе. По-моему, она и внешне, и душой похожа на Павлу Петровну.
– Душой? – ошеломленно повторил полковник. – Нет, князь, решительно, нет. Моя дочь и жена – совершенно разные.
– Помнится мне, когда Павла Петровна была в возрасте дочери, у нее были точно такие же взгляды на тех, кого она считала ниже себя по положению, и чья фамилия была не столь именита. Для Елизаветы Ивановны я не более чем грязь, которую топчут ее маленькие ножки.
– Прошу Вас, князь, не думайте так. Узнав кое-что, моя бедная дочь полностью изменится.
– Я не хочу, чтобы она менялась. Но, поговорим лучше о более важных для нас делах. Я внимательно осмотрел ваши земли и… – Карелин снова углубился в интересующую его тему и с легкостью закончил, – … и покупаю их, полковник. Собственно говоря, я покупаю всю усадьбу вместе с Вашими нынешними долгами. Несколько лишних тысяч рублей не играют роли. Дом и парк мне не нужны, так что дадим возможность розам расти и дальше. Вы можете жить здесь, сколько пожелаете, полковник.
Керлов не слушал князя. Он был ошеломлен, а Карелин продолжал:
– Я предоставляю Вам исключительное право пользования особняком с последующим правом проживания в нем любого члена семьи Керловых, не имеющего собственного дома. Оставим Вашему нотариусу улаживание всех формальностей… их не слишком много, но…
– Вы безмерно великодушны и поистине благородны, – прервал его Керлов. – Хотел бы я найти слова, чтобы выразить Вам свою благодарность.
– В этом нет необходимости.
– Пойду, расскажу об этом дочери.
– Минуточку, пожалуйста, – резко остановил Керлова Карелин. – Единственное условие, полковник: обещайте ничего не говорить Елизавете Ивановнек. Ей незачем об этом знать… Дайте мне честное слово.
– Хорошо, если Вы так настаиваете. Ваше благородство заслуживает уважения. Я восхищаюсь Вами, и еще раз благодарю Вас.
– Не стоит мною восхищаться. Я делаю это ради собственного удовольствия. Меня интересовали Ваши земли, и они – мои. Особняк меня не интересует, и я ничего не выиграл бы, превратив его в один из многих заброшенных и заколоченных карелинских домов.
По дороге в комнату Лиза остановилась на террасе. Она с грустью и беспокойством оглядывала парк, отыскивая свои любимые уголки. Ей так хотелось еще немного помечтать. Девушке казалось невероятным, что Федор не сдержал свое обещание, и ее сердце заполонила безгранично сильная боль. Дмитрий подошел к сестре, желая утешить ее, но девушка начала понимать, что никакое участие, никакое утешение не смогло бы восполнить утрату – ведь Федор бросил ее. Что с ним могло случиться? Лиза еще искала ему оправдание, она еще думала о его служебном долге, который против воли задержал любимого в казарме. Она не слушала, что говорил ей брат, но последние слова Дмитрия больно резанули слух:
– Пап'a пригласил Карелина к нам на обед.
– Что?
– Я говорю тебе об этом заранее, вдруг ты захочешь сбежать, хотя в этом случае твое презрение и пренебрежение выглядели бы слишком вызывающими.
– Господи, от этого самого Карелина никуда не деться, как я погляжу, – гневно произнесла Лиза, содрогаясь от досады, хотя воспоминание о взволнованном отце заставило ее сдержать нетерпеливый порыв. Девушка снова выглянула за балюстраду террасы, в последний раз ища кого-то в тени деревьев.
– Все бесполезно… он уже не придет, – тихо прошептала она вслед уходящему Дмитрию.
Лиза крепко сжала губы. На черной ленте дорожки явственно выделялись светлячки, и эти мимолетные, подрагивающие точечки ярких огоньков сверкали, словно хмельные и пьянящие девичьи мечты.
В это самое время Федор входил в дом своей двоюродной сестры. Надя с неподдельным изумлением смотрела на неузнаваемо бледное лицо брата. Она провела Федора в свою небольшую комнатку, такую же изысканно-элегантную, как и все залы роскошного жилища Кумазиных. Федор рухнул в кресло, обитое шелком, и бесцветным, дрожащим голосом, в котором сквозили слезы и печаль, поведал сестре о том, что случилось. Надя призналась, что о разорении Керловых она узнала чуть раньше от самой Павлы Петровны.
– Лизина маман думает, что для дочери это будет ужасным ударом, – закончил свой рассказ Федор.
– И она права, – подтвердила Надя. – Лиза очень горда и надменна, к тому же, она обожает своего пап'a. Меня не удивляет, что Павла Петровна решилась поговорить с тобой. Я абсолютно уверена в том, что Лиза пожертвовала бы чем угодно, лишь бы спасти пап'a. Полагаю, ты должен поговорить с ней.
– Разве я не говорил тебе, что дал слово не приближаться к Лизоньке три дня?.. Павла Петровна хочет, чтобы я все хорошо обдумал… но я уже принял решение, и знаю, что делать. Я буду держаться подальше от Лизы, уйду от нее навсегда.
– Ох, горемыка ты мой! – воскликнула Надя после секундного размышления. – Ни о чем-то ты не подумал, пообещал по глупости не говорить с Лизой, и теперь не можешь нарушить слово, но я могу поговорить с ней. Ты веришь мне, Феденька?
– Разве пришел бы я к тебе со своими разговорами, если бы не верил?
– Я поговорю с Лизой завтра же, обещаю. И не чувствуй себя униженным или оскорбленным. Не стоит стыдиться бедности. Бедность – не порок.
– Но от нее многое зависит, Надя. Из-за своей бедности я все теряю… я теряю Лизу. Если бы я мог спасти Керловых от разорения, Лизонька была бы моей.