Ненавижу семейную жизнь
Шрифт:
Дома тихо, спокойно и очень чисто. Даже домашние растения в горшках, кажется, научились расти правильно: один отросток с одной стороны, другой с другой, третий с третьей… Хетти входит в Агнешкину комнату. Китти лежит в своей кроватке на спине и спит, она искупана, она розовая, чистенькая, ручки трогательно закинуты вверх. Хетти решает поискать Агнешкин паспорт. Она хочет узнать — что именно она хочет узнать, она и сама не знает, но узнать должна.
В ящике тумбочки его нет. Нет в комоде, нет в пластиковой папке с надписью “Документы” — здесь в основном собраны членские карточки
Паспорт в бордовой обложке, значительно большего формата, чем компактный европейский паспорт нового образца, несомненно красивый и внушительный на вид, на обложке золотой Андреевский крест и какие-то слова, написанные кириллицей. Хетти открывает его, там фотография Агнешки, лицо у нее спокойное, серьезное. Что все это может означать, Хетти не знает, она не читает на кириллице, однако ей и без того понятно, что паспорт не польский, а какой-то более восточной страны, не входящей в Евросоюз. Наверное, это Украина, думает она, вспомнив штемпель на упаковке чернослива в шоколаде. На страницах документа она не видит ничего похожего на английскую печать, которая удостоверяла бы наличие визы или разрешение на работу.
Хетти решает, что это не имеет значения. Она всегда и везде на стороне обездоленных, просящих политического убежища, жертв произвола. Она будет защищать Агнешку до последнего вздоха, и уж конечно в первую очередь от иммиграционных властей. Хетти знает, что и Мартин будет защищать Агнешку, хоть она и не расскажет ему о паспорте, как не рассказала об украинском штемпеле. Вдруг он устроит переполох. Какая несправедливость: человек родился по ту сторону границы, в пяти милях от нее — хоть бы даже и в пяти ярдах, — и поэтому его лишают права жить и работать там, где он хочет. Хетти кладет Агнешкин паспорт обратно под матрас и заваривает себе чашечку настоящего, крепкого черного кофе. Агнешка кофе не одобряет, в нем кофеин, но Хетти считает, что имеет право себя побаловать. Как же хорошо, когда ты в своем доме одна, без посторонних.
Но звонит телефон и вдребезги разбивает дивное ощущение мира и покоя. Это Барб, у нее форменная истерика. Что делать? Прервать беременность или не прерывать? Вот в чем вопрос. Барб тридцать девять лет, если она не родит этого ребенка, возможно, она никогда больше не сможет забеременеть.
— На этот раз у тебя никаких затруднений не было, — напоминает Хетти.
— Но это был адюльтер, — возражает Барб и рассказывает Хетти, что у женщины гораздо больше шансов забеременеть именно тогда, когда она хочет этого избежать. Это как-то связано с волнением, с эмоциональным шоком, словом, яйцеклетки буквально врываются в трубы. Вот почему жертвы насилия беременеют легче, чем среднестатистические жены, желающие родить ребенка от собственного мужа.
— По-моему, это какая-то сомнительная информация, — говорит Хетти.
Барб упрекает Хетти, что она отмахивается ото всего, о чем ей не хочется думать, и говорит, что, когда она с Алистером, вероятность прорыва яйцеклеток в фаллопиевы трубы ничтожна. Она его обожает, из него получится изумительный отец, но яйцеклетки не желают выходить в трубы, и все тут, к тому
— Конечно, может быть, мне просто померещилось, что она прижимала под столом свою ногу к ноге Алистера, — говорит Барб, — я была тогда в совершенно невменяемом состоянии. Ты заметила, что мы любим подозревать других в том, что делаем сами?
— Как, ты прижимала под столом ногу к ноге любовника?
— Да, раза два случилось такое, — признается Барб. — Когда Тэвиш монтировал фильм. Алистер его к нам пригласил, ну и не могла же я его не пустить. Потому-то Алистер так и расстроился. Как, в его доме, за его собственным столом, ну и так далее. Но сейчас он отошел. И конечно, я должна плясать вокруг бедняги.
— Думаю, что должна, — говорит Хетти. Ей ясно, куда Барб клонит. Если она и в самом деле родит ребенка, она попытается переманить к себе Агнешку более высоким жалованьем. Денег у Барб навалом, дом роскошный. Хетти надеется, что Агнешка останется ей верна, но ведь как знать. И она говорит, что у Барб еще довольно времени для размышлений, но Барб отвечает: нет, в три месяца в зародыш вселяется душа, и тогда уже ничего нельзя, тогда это убийство.
— Прости, ты это о чем? — в изумлении спрашивает Хетти.
— О вселении души, — поясняет Барб. — Я выросла в католической семье, так вот, душа вселяется в плод, когда ему три месяца. Президент Буш считает, что душа вселяется при зачатии, поэтому надо запретить исследования эмбриональных стволовых клеток, но я с ним не согласна. Алистер говорит, что Буш прав, и мы с ним по этому поводу жутко спорим. Так что если я буду что-то делать, надо, чтобы все было в тайне. Ведь сегодня согласия отца не требуется, верно?
— Не знаю, — говорит Хетти. — Но если Алистер считает, что это его ребенок, и потребует генетической экспертизы, а потом обратится в суд, чтобы запретить тебе аборт, я думаю, суд решит в его пользу.
— Довольно, остановись, — говорит Барб, и Хетти соглашается, что лучше и в самом деле остановиться. Барб кладет трубку.
Хетти идет в комнату Агнешки и смотрит на спящую Китти. Она думает о Ванде и Лалли, о Фрэнсис и о Серене и понимает, что обрубить ветвь у древа жизни великое преступление и никакие агнешки тут ни при чем. Она звонит Барб.
— Барб, я считаю, ты должна рожать этого ребенка, — храбро говорит она.
Барб никогда не понять, какого высокого самоотречения потребовало это решение от Хетти.
— Тебе хорошо говорить, — вскидывается Барб. — У тебя вся эта канитель с родами уже в прошлом, и у тебя есть Агнешка, и потом, ты никогда не волновалась о туалетах, о том, как они на тебе смотрятся. Не могу больше говорить, Алистер пришел.
Хетти слышит, каким бурным изъявлением любви встречает Барб вернувшегося домой Алистера.
Домашние животные
В один прекрасный день, когда Хетти и Мартин на работе, Агнешка слышит, что на крыльце кто-то мяукает и скребется в дверь, она открывает и видит котенка. В семье из четырех человек — Хетти, Мартина, Китти и Агнешки — появляется пятый член, Сильви. Взволнованная и радостная Хетти звонит Серене.