Ненавижу семейную жизнь
Шрифт:
Разделав три гребешка — а осталось еще двадцать два, да их еще надо запечь, а сначала приготовить сыр, нарезать лук, выдавить чеснок и натереть сухари, — Хетти слышит, как в дом входят Гарольд с Деборой. Мартин их встречает, они смеются, что-то говорят. Мартин проводит их в гостиную, где Агнешка, успевшая переодеться в красное платье Хетти и накрасить губы, уже накрыла на стол, зажгла свечи и ставит цветы.
Агнешка же ведет Дебору поглядеть на спящую Китти. Из открытой двери слышатся негромкие восторженные восклицания, это, конечно, очень приятно, но лицо Хетти горит от досады и сознания собственной беспомощности. Она все еще в джинсах и рубашке, в которые автоматически переодевается, приходя с работы домой. Она-то хотела
— А вы, надо полагать, Агнешка, — говорит Дебора, подходя к двери кухни. Говорит приветливо, как и полагается разговаривать с прислугой, сознавая, что прислуга не в состоянии изменить свой зависимый статус, но с ней, как и со всеми, кто может обидеться, надлежит обращаться политкорректно. — Ваша слава гремит. Я слышала, вы замечательно готовите.
— Вообще-то я не Агнешка, — говорит Хетти. — Я Хетти, подруга Мартина и мать Китти. Очень рада с вами познакомиться. — И протягивает Деборе свою красную, всю в царапинах и порезах, пахнущую рыбой руку.
Деборе неловко, она извиняется и предлагает Хетти помочь разделывать гребешки, Хетти с благодарностью соглашается. Но Деборе непременно нужно надеть резиновые перчатки, и тут оказывается, что со вскрытием раковин и отделением мяса от створок она справляется еще хуже, чем Хетти: створки тотчас захлопываются, прищемив кончики перчаток, Дебора в ужасе вскрикивает, обнаружив, что моллюски еще живые.
Кончается все тем, что и семья и гости решают ужинать без первого блюда и приступают сразу к кускусу, кускус восхитителен, все довольны, обсуждают за столом закон о запрете охоты на лис, который должен распространиться и на рыбную ловлю, предлагают свои меры по защите крабов, морских гребешков, устриц, мидий и других моллюсков, доказывают друг другу, что следует точно определить, где именно кончаются границы ответственности человека за жизнь более простых организмов. Дружно соглашаются, что, поскольку курица, которую они едят, была выкормлена доброкачественным, экологически чистым кормом, она прожила хорошую, полноценную жизнь, только эту жизнь слишком рано прервали. Все весело смеются. Однако Хетти трудно присоединиться к общему веселью с легким сердцем, она и хочет обвинить во всем Агнешку, и не может, потому что Агнешка всего лишь следовала заведенному в их доме правилу, которое гласит: покупать как можно меньше полуфабрикатов и продуктов, подвергшихся хоть какой-то обработке, включая и расфасовку.
Обсуждается дилемма Деборы: рожать ей ребенка или не рожать? Выясняется, что ее желание стать матерью вызвано сознанием своей ответственности перед космосом, она просто обязана передать человечеству их с Гарольдом гены, их ребенок, без всякого сомнения, будет выдающимся общественным деятелем такого масштаба, как, скажем, руководитель Всемирной организации здравоохранения или Оксфордского комитета помощи голодающим. В ребенке соединятся ее, Деборы, безупречная логика и сердечная доброта Гарольда — тут даже Гарольд заерзал от легкого смущения, — он будет и умным и красивым, элитный ребенок, ребенок на заказ, и никакие пробирки им не потребуются, все произойдет естественным путем.
— Случается и не совсем так, как хотелось бы, — напоминает Хетти. — И тут уж ничего не попишешь.
— На все воля Божья, — говорит Агнешка, — мы должны ее принимать.
Это почти единственное, что она сказала за весь вечер. В свете свечей ее лицо кажется матово-бледным, говорит она негромко и мягко.
Разговор на минуту смолкает, потом снова оживляется.
— Даже если родится девочка альтернативно одаренная, — говорит
Гарольд говорит, что пятьдесят процентов из ста, что это будет мальчик. Дебора совершенно обескуражена.
— Не может быть, — говорит она. — Я хочу только девочку.
Но когда ее спрашивают почему, она говорит, что у такой женщины, как она, должны быть дочери, должны — и все. И вообще у Гарольда уже есть двое сыновей.
— Понимаете, этот идеальный ребенок пока еще не существует, — говорит Мартин. — Вы его себе придумали, и если будете и дальше фантазировать, то можете вообще остаться без ребенка. Вам ведь известно, что после тридцати пяти прокреативная функция женщины начинает затухать.
— Как всегда, режет правду-матку, — с натянутой улыбкой говорит Гарольд. — За что мы его и любим.
Деборе тридцать шесть.
Желая прервать неловкое молчание, Хетти говорит, что хорошо бы Китти унаследовала хоть часть таланта ее, Хетти, матери, а когда гости спрашивают, кто ее мать, называет имя Лалли. Дебора смотрит на Хетти пустыми глазами, зато Гарольд говорит: “Вот как”. Родители Гарольда были меломаны, ходили на концерты. Хетти довольна, ей хочется рассказать им о своей матери, но Мартину не терпится перевести разговор на своего отца, который был членом коммунистической партии, Дебора же хочет говорить о себе. Побеждает Дебора, потому что она любовница босса. Дебора сообщает, что, взяв в расчет все соображения, она склоняется к мысли, что пока еще не вполне готова рожать ребенка, а Гарольд, вероятно вспомнив о планируемой в журнале рубрике, вздыхает с легким разочарованием, но и не без облегчения.
Хетти, выпившая лишнего, — Агнешка не пьет совсем, — кидается со страстью защищать материнство, доказывает, что дети карьере не помеха, главное, чтобы женщина умела должным образом организовать свою жизнь, однако замечает, что Мартин и Агнешка смотрят на нее с недоумением, и теряет запал. Красное шелковое платье, ставшее явно слишком тесным для Хетти, эффектно обтягивает красивую грудь Агнешки, точно магнит притягивающую взгляды мужчин, да и взгляды Хетти и Деборы тоже.
“Может быть, Агнешка сделала пластику груди?” — размышляет Хетти. Но нет, это исключено, где бы она нашла для этого время. И тут Хетти понимает, что это просто лифчик придает ее груди такую замечательную форму, и скорее всего это один из ее, Хетти, собственных лифчиков, потому что, когда Агнешка убирает посуду, Хетти ясно видит красную бретельку. Лифчик подарила ей Серена, баснословно дорогой: Серена сказала, что именно такой она хотела бы носить, будь она молода и имей хорошую фигуру, а поскольку ни молодости, ни фигуры у нее нет, она купила его для Хетти.
И все равно приятно сидеть вот так после ужина, и пусть кто-то другой убирает тарелки и подает сыр. Мартин варит кофе.
Когда и Агнешка и Мартин выходят из комнаты, Гарольд говорит Хетти:
— А вы храбрая — держите ее в доме. Эту повелительницу снов.
— Не понимаю, — говорит Хетти. Какой неприятный тип, думает она. И улыбается вроде бы дружелюбно, и вздыхает вроде бы участливо, а на самом деле ярый мужской шовинист и к тому же зловредный.
— Мартин часто видит Агнешку во сне, — поясняет Дебора. И она тоже противная, думает Хетти. Хоть бы не забеременела, пусть мучается. Но ей тут же становится стыдно.
— Откуда вы знаете? — спрашивает она.
— Мартин рассказал Гарольду, а Гарольд рассказал мне, — говорит Дебора. — Мужчины весь день вместе на работе, а муж и жена всю ночь в постели. Вы и сами понимаете. Если я когда-нибудь заведу прислугу, то выберу некрасивую, чтоб смотреть было тошно.
— Некрасивые как раз самые опасные, — говорит Гарольд. — Никогда не надо терять бдительности. Но вы, Хетти, не расстраивайтесь из-за Мартина. Когда что-то снится, наяву ничего такого человек не сделает.