Нэнэй
Шрифт:
– Им я сказал, что едем до Самашек и что ты моя мать, а она – дочь, – объяснил он. – Дал по триста рублей, отпустили… – радостно сообщил он после очередной проверки.
– Сколько километров до Грозного? – спросила Хаят-апай, чтобы как-то прервать затянувшуюся паузу.
– Восемьдесят…
На перекрестке, где стрелка, написанная от руки, показывала направо, на Нестеровскую, а налево – на Самашки, водитель остановился напротив стоящих у обочины двух «шестерок», старых и разбитых, как сама дорога. Поговорив минут пять
– Сегодня нам повезло, – сообщил он радостно. – Федералы обменивают убитых… Повернем лучше на Сaмашки, оттуда дольше и длиннее, но надежнее…
Километров сорок ехали спокойно, водитель пристроился за двумя «Жигулями» и, когда на постах останавливали одного, они выскакивали все трое и, энергично жестикулируя, дружно начинали, объяснять военным причину поездки в Грозный.
После очередной остановки водитель вернулся расстроенным, кому-то посылал ругательства на своем языке.
– Не пускают? – настороженно спросила Хаят-апай.
Таксист то ли не расслышал, то ли был до того рассержен, что не счел нужным отвечать пожилой женщине, и продолжал бормотать свое.
– Завтра объявляется команда «стоп-машина», то есть «тихий час», – вместо водителя ответила соседка, до сих пор не проронившая ни слова.
Хаят-апай устремила на женщину непонимающий взгляд.
– Значит, по всей Ичкерии передвигаться на личных автомашинах не разрешается, – объяснила женщина, отвернувшись к окну. – Как я снова в лагерь доберусь?
Старушка хотя и не поняла, почему не будут ездить автомашины, но переспрашивать постеснялась.
Снова образовалась «пробка». На этот раз на мосту через речку Нетхой застрял «Урал», и десятка три солдат пытались вытолкать его на обочину, где на боку лежал сгоревший танк.
Хаят-апай, воспользовавшись остановкой, хотела открыть дверцу, но водитель грубо остановил ее.
– Не надо ходить! – сказал он. – Не надо ходить! Нельзя!
Только когда тронулись в путь, он обернулся и, словно заглаживая свою резкость, объяснил:
– Федералы с подозрением относятся к женщинам, возвращающимся в Грозный. Думают, все везут медикаменты… На днях поймали одну, вроде вас по возрасту, куда-то увезли…
За окном все чаще стали попадаться остовы обгоревших автомашин, бронетехники. Когда доехали до моста через речку под названием Геки, колонна машин снова остановилась. На этот раз проверяли документы. Трое милиционеров в касках и бронежилетах подошли к их машине. Водитель, как всегда, выскочил из салона, торопливо сунул офицеру документы. Они о чем-то потолковали, но, видимо, не договорились. Офицер открыл дверь и приказал: «Выходите! Приготовьте личные вещи к досмотру! А ты, – он обратился к водителю, – открой багажник!». Подошли еще двое в штатском и молча начали обыскивать «копейку», переворачивая все вверх дном. Даже обивку дверей заставили отвинтить.
При осмотре ручной клади пассажиров, перебрав содержимое рюкзака, один из штатских присвистнул от удивления.
– Вот это да! – восторженно произнес он, вертя в руках бутылку с кумысом. Затем достал казылык, понюхал и осторожно положил в мешок. Особый интерес у него вызвала медная трубка.
– Что это? – ткнул он на нее пальцем.
– Открой, увидишь! – спокойно предложила Хаят-апай, передавая другому проверяющему свой паспорт.
Но тот из соображений безопасности даже не взял неизвестный предмет в руки.
– Сами откройте, покажите, что там…
Женщина отвинтила головку футляра и извлекла курай.
– Ничего себе! – растерялся проверяющий. – Курай… Вы откуда будете, бабушка?
– Она из Башкирии, – подал голос напарник, рассматривая паспорт. – Как здесь очутилась?
Хаят-апай уже хотела рассказать о своем внуке, но ее опередила молодая чеченка.
– Эта женщина – свекровь моей сестры, – соврала она. – У нее внук десятилетний на мине подорвался…
– Понятно, – ответил тот, который проверял рюкзак. – Умеете играть на курае? Когда я учился у вас в нефтяном институте, любил слушать звуки курая…
– Что же ты, сынок, окончил нефтяной институт, а теперь сумки перетряхиваешь? Переучился, что ли? – задала вопрос старушка, недовольная обыском.
Cтоящий рядом водитель поспешно схватил женщину за рукав.
– У них работа такая, бабушка, – выдавил он из себя улыбку. – Пусть проверяют, мы честные люди.
– Если ты, старуха, будешь языком молоть, – прервал никчемный, на его взгляд, диалог проверяющий, – мы тебя живо в наручниках в твою Башкирию отправим! На, держи свой паспорт! – отрезал он и бросил документ в сторону Хаят-апай.
Она не успела его подхватить, и он шлепнулся в придорожное месиво.
Женщина резко подняла голову и уставилась на проверяющего. Потекли секунды, показавшиеся окружающим вечностью.
Водитель было уже нагнулся, чтобы достать из лужи документ, но Хаят-апай, не сводя глаз с военного, рукой остановила его. Дуэли глаз офицер не выдержал и уже хотел было отвернуться, но старушка, голосом, полным презрения, внятно и четко разделяя каждое слово, спросила:
– Что же ты, сынок, наш pоссийский паспорт в грязь втаптываешь? Ты же защитник Родины!
Никто, конечно, не ожидал таких слов от старой женщины, но после некоторого замешательства даже милиционеры в касках и бронежилетах, с устрашающим видом стоявшие в сторонке, бросились доставать документ из жижи…
… Двинулись дальше. Проехав километров пять, водитель обернулся и воскликнул:
– Ай да бабушка! Смелая! Видела бы ты их лица! – и он впервые за все время пути искренне и громко захохотал.
Недалеко от Грозного застряли наглухо. Перед блокпостом образовалась огромная очередь машин, в основном частных, с чеченскими номерами.