Необручница: На острове любви
Шрифт:
Госпожа под прилипший мотив втёрла масло на спине, ногах и ягодицах, невинно и не проникая пальцами, куда не следовало. Я расслабилась, мысленно поблагодарив госпожу и составляя слова в предложение, которое скажу ей перед своим уходом.
Меня попросили перевернуться. Сирра Амельдина в намокшем местами нижнем платье сидела передо мной на согнутых коленях. Её длинные локоны ниспадали с плеч на груди медовым водопадом. Прекрасное лицо со слегка опухшим мешочками под глазами было так прекрасно, как и вся она, что я невольно залюбовалась ею. Она ответила мне грустной улыбкой, набрала в руку масло и спокойно принялась втирать его в мои груди и круговыми движениями спускаться к животу.
Как она была прекрасна! В тот миг мне вдруг выстрелила мысль в голову, настолько ясная и оформленная, что слёзы умиления навернулись на мои глаза. Мне восемнадцать, я всю свою недолгую жизнь восхищалась магессами, проплывающими важно мимо, пока одна некрасивая девчонка чистила рыбу. И что такого я сделала хорошего, чтобы одно из прекрасных созданий сейчас прикасалось ко мне и вело себя, словно не она, а я её госпожа?
— Что ты, Ана? — удивлённо спросила она, заметив мои слёзы.
Я же взяла её руку и поцеловала, прижала к щеке. Не нужен был мне массаж ароматическим маслом. В эту минуту всё, чего я хотела, — это сделать мою госпожу счастливой. Я порывисто поднялась и поклонилась ей, ещё раз поцеловала тыльную сторону рук.
— Ана? — госпожа обхватила моё лицо ладошками с не впитавшимся маслом, спохватилась и отёрла их о платье. — Что, моя хорошая? Что ты хочешь сказать?
— Я… — слова застряли у меня в горле, предательский ком мешал сказать.
Она ждала и что-то прочитала в моих глазах, поняла по-своему. Её слова потекли тягуче и ароматно, будто масло из бутылочки, опрокинувшейся на кровати и вытекающей на белоснежную ткань:
— Какая ты необычная, Ана! Ты и не красива, и привлекательна одновременно. Такие чувственные губы… — госпожа провела пальцем по ним, и они предательски раскрылись, — и белые зубки… А глаза какие выразительные… Тебе не хватает немного ухода, только и всего…
Она провела пальцами по моим волосам, и коготки легко разделили пряди после питательной маски. Теперь волосы даже казались длиннее…
Позже, осмысливая случившееся, я не смогу объяснить, что на меня нашло. Интимность ли момента, когда я, обнажённая, стояла на коленях перед госпожой. Или всё то же умиление красотой, в аналогичной позе замеревшей напротив. Я потянулась и не поцеловала — приникла к губам госпожи, запрокидывая её локоны назад.
— Вы такая красивая, моя госпожа, прекрасней всех! — выдохнула я самое длинное своё предложение за последнюю неделю.
Госпожа вдруг задрожала, личико её сморщилось, как тогда, в кабинете, перед экстазом:
— Я люблю тебя, Ана, — жалобно сказала она, — и мне тоже будет тебя не хватать…
«Я люблю тебя», — и мир взорвался вокруг меня. Вокруг нас. Я помогла снять прилипающее к телу платье и, позабыв робость, словно во мне родился мужчина, набросилась на этот образец совершенства. Имя моё, произносимое госпожой, звучало сладкой песней. Я впервые проявила инициативу и сама, без просьбы, возвращала подаренные мне ласки, чувствуя, что это нравится моей госпоже.
Но вдруг госпожа оттолкнула меня, слитным движением мы перевернулись, меняясь местами, и прекрасные губы завладели моим телом. Я познала то, что сводило с ума госпожу, — она припала к моей груди и повторила моё ночное послушание. Матерь многоликая, это действительно было неописуемо! Без слов я поняла: госпожа пыталась узнать теперь, что чувствует младенец у материнской груди. Но вот, насытившись невинной игрой, она снова стала женщиной. Жаждущей и знающей, как доставить удовольствие — и губы уже путешествуют вниз.
Ноги мои покорно раздвинулись, и я приподнялась на локтях, чтобы увидеть это…
Я содрогнулась от накатившего удовольствия и думала, что задыхаюсь, настолько сжало воздух в лёгких от неизведанного блаженства. Она довела меня до исступления, заставляя извиваться и облизывать пересохшие губы, а почувствовав по моим всхлипам приближающийся пик, сжала губами складки и застонала сама.
Вспомнилось, как она говорила, давая мне попробовать в саду плод акадо: «Попробуй, Ана, убедись, какой он сочный. И ведь совсем не сладкий, но почему его так любят? Стоит раз попробовать, и ты потом начинаешь желать его…» В самом деле, акадо, сочный, но солёный плод особенно вкусен был в салатах под соусом…
Во мне взорвался комок, тянувший с ночи, и я, кажется, закричала…
Наши девушки на вечеринках болтали, когда мужчин не было рядом, будто первый раз всегда несёт боль. Такую, что потом на мужчин и смотреть не хочется. А у некоторых даже после нескольких свиданий сохраняются неприятные ощущения. Подозреваю, что я стала исключением для Лапеша: мало того что вступила в связь, не поощряемую Канонами Владычицы, ещё и получила бесценную порцию блаженства. Правда, госпожа не взяла мою первую кровь, но какая разница? Так даже было лучше — вернусь домой и смогу выйти замуж, а тайну свою я сохраню, уж в этом можно было не сомневаться… Тем более госпожа уверяла меня (да и подслушанные мною шуточки на кухне подтверждали), что на Адноде свои законы. То, что в Люмерии грех и позор, здесь — в порядке вещей и рекомендуется для сохранения здоровья. Явный факт — Владычица до сих пор не поразила чету Эдрихам и других наместников своим гневом — говорил в пользу правоты местного убеждения.
Беспокоило одно — кажется, я влюбилась в женщину! Неслыханное дело! Как мне жить с этим? Попроси в ту минуту госпожа прыгнуть меня с террасы на скалу, я бы сделала это без раздумий. И это пугало… Даже больше, чем брезгливость сира Бриса…
— Сир Брис! — вдруг я вспомнила про него и поднялась, осматриваясь в поисках одежды. Что скажет он, если вдруг войдёт в комнату?
Сирра Амельдина поняла меня и тоже соскочила. И в этих наших торопливых попытках одеться было нечто от преступного. Мы будто украли у сира Эдрихама удовольствие, которое испытали. Помогли друг другу одеться. Я зашнуровала платье на госпоже, и едва дело было сделано, она повернулась, обхватило моё лицо ладонями:
— Поехали со мной, Ана? Не бросай меня!
И вдруг меня окатило — другой волной, ледяной. До моего сознания дошло, что я… мы обе натворили… Получится ли теперь расстаться? Брак сирры Амельдины будет расторгнут ради служанки? И я подавилась ужасом. Не просто плохая служанка — я была чудовищем, разрушающим семью магов. Как я дошла до этого греха? Многоликая мне этого не простит… Я сама себе этого не прощу!
Госпожа поужинала в комнате, не дожидаясь супруга, вместе со мной. Она утешала меня, поникшую от чувства вины, будучи сама расстроенной. Не от нашей образовавшейся связи — ей было жаль прожитых совместно с сиром Брисом стольких лет. Да, она всё ещё любила мужа, но обида из-за его эгоизма не отпускала.