Необручница: На острове любви
Шрифт:
И вот сир Брис, пошатываясь, сбрасывает с себя штаны и идёт к лохани. Его мужественный орган напряжён, и я впервые вижу господина полностью раздетым и стоящим ко мне лицом. Мои глаза зажмуриваются, потому что хозяину стоит поднять голову, как он поймёт, что я подсматриваю.
— И долго ты будешь пялиться в стену? — недовольно говорит он, разворачивая словами к себе. — Помой мне спину и голову, остальное я сам сделаю.
Мои руки дрожали, пока я смачивала вихотку и поливала её мылом, распускала пену. Сир Брис, конечно, был молодцом, считая, будто из-за воды в лохани ничего не видно, но его орган жил своей жизнью, будто наблюдал за мной и подрагивал, пока его хозяин расслабленно лежал, закрыв глаза и наслаждаясь горячей купальней. Я встала со стороны спины, прислонённой к наклонному бортику, и ждала, когда на меня обратят внимание.
Меня почувствовали, голова запрокинулась, и голубые глаза холодно уставились на меня:
— Что такое, Ана?
Я молчала. Пусть сам догадается. Хозяин вздохнул, наклоняясь и подставляя мне спину:
— Твоё молчание прекрасно, но, по-моему, ты не знаешь, что иногда речь упрощает дело.
Я тёрла ему плечи, спину, сглатывая опасные мысли. Какое, всё-таки, великолепное было тело у сира Бриса! Через тонкую вихотку прощупывались бугорки, называемые мышцами, я получила настоящее эстетическое удовольствие, которое испытывает любой человек, трогая или созерцая прекрасное. Не знаю, как его мыла госпожа, я делала всё по привычке, дублируя действия, которым меня научили. Медленно, несколько задумчиво.
В результате сир Брис чуть не уснул в воде, как мне показалось. Макнул носом в воду и недовольно прокомментировал:
— Что ты там возишься?! Быстрее!
Я начала мыть ему голову. Стараясь ускориться и не оплошать, как со спиной. Но — Владычица моя! — прикосновения к его густым волосам, голове как-то совсем нехорошо отозвались в моих коленках. Почему моё тело так неожиданно отреагировало на прикосновения к волосам, я не понимала. Сир Брис сидел подобно послушному ребёнку, не возмущаясь на мои отирания лба с целью не допустить пену попасть в глаза. Наконец, мыло было полностью смыто, господин провёл рукой по лицу, смахивая с него влагу, и откинулся на край лохани, снова закрыв глаза.
— Благодарю, свободна! — только и сказал, не открывая глаз.
Я робко повесила мыльную вихотку на край, заставляя себя не смотреть вниз. Поверхность воды наконец покрылась мыльной плёнкой, но всё равно розовое пятно выдавало напряжение сира Бриса. Сделала книксен, вернулась в комнату. Госпожа взглянула на меня поверх книги и улыбнулась:
— Спасибо, Ана. Благостной ночи.
Примерно через полчаса за стеной раздался первый вскрик, за ним ещё и ещё. Картина живо развернулась перед моим мысленным взором. Как сир Брис выходит из купальни, вытираясь на ходу, отбрасывает влажную простыню на пол. Затем стягивает с жены покрывальце и накрывает своим телом. Входит в неё тем самым орудием, которое следило за мной, пока я мыла господину голову…
Сама не знаю, как получилось, рука моя потянулась вниз, развязывая верёвочку, перехватывающую штанишки, и нырнула в удивительно горячее лоно. Очередной крик госпожи стал моим, в ту ночь не госпожа стонала под сиром Брисом, то была я… Когда огонь в моём лоне взорвался на миллионы искр, только тогда я почувствовала стыд. Теперь я была свободна от желания, теперь моя голова могла мыслить здраво.
Но это было временно, разум меня обманул. Всё повторилось на следующую ночь. Однажды познав сладость, моё сознание начало хитрить, приспосабливаться. Особенно в те вечера, когда я засыпала на ходу. Во сне, едва начинала слышать знакомую песнь любви, мои пальцы неконтролируемо сами тянулись к средству наслаждения…
Повторюсь, если это была игра, подталкивающая меня к исполнению договора, то она была слишком тонкой, чтобы в те дни я могла заподозрить неладное. Если вы любите детективные романы, то должны вспомнить хотя бы один сюжет с коварными наследниками, которые постепенно внушают богачу сумасшествие или желание покончить жизнь самоубийством. В конце таких историй несчастный делает выбор, считая его своей волей, а на самом деле, исполняет чужую.
Так я изо дня в день то видела эпизоды танца страсти, то слушала ночные песни, то мне спокойно, словно об обычных вещах, рассказывали какие-то детали. При всём этом никто не настаивал, не намекал на моё активное участие. Меня подводили к этому, нарочно или бессознательно. Кроме того, за полтора месяца никто на меня не повысил голос, не прозвучало и уничижительного намёка. Одним словом, со мной обращались как с очень дорогой служанкой, будто в договоре были прописаны оглушительные выплаты за мою обиду и усталость. Даже когда я неловко разбила в кабинете сира Бриса очень ценную вещь из хрусталя, вместо пощёчины меня ещё и утешали…
Впрочем, я не увидела высокомерного отношения господ к прислуге вообще, так что со временем моя подозрительность успокоилась, и я стала чувствовать себя намного уверенней.
В первый день меня познакомили с немногочисленным штатом. Управляющий, господин Уриэн, тот самый худой мужчина с длинным лицом, что приготовил договор. Кухарка и её помощница. Две служанки, Овена и Леа, следившие за чистотой нашей части дворца. И двое парней для тяжёлой работы, которой им почти не доставалось. Итого семь лумеров и я восьмая. Работа начинала кипеть лишь в редкие дни приёма других наместников или званых обедов.
В этой части дворца я насчитала что-то около двадцати комнат на господском этаже, но пользовались всего восемью. Это, прежде всего, спальня моей госпожи, где почти всегда оставался ночевать её супруг. Моя комната, переделанная из гардеробной и сохранившая зеркало в полный человеческий рост. Прежняя гардеробная сместилась на комнату дальше, смежную со мной. Была комната, отведённая под покои для сира Бриса, но он ею почти не пользовался до определённого времени. Его рабочий кабинет считался самой большой комнатой на этаже, с библиотекой, архивом и небольшим баром, всегда заполненным бутылками и чистой посудой.
Рядом с кабинетом находилась столовая, и обжитая восьмая комната называлась гостиной. Первые месяцы к нам редко заходили гости, и мы с госпожой проводили время в её спальне и на террасе, если была безветренная погода. Выход на террасу имелся в конце коридора на нашем этаже. Таким образом, здесь, на острове, дворец стал нашей хотя и каменной, но удобной клеткой на целый год.
В мои обязанности входило делать уборку в комнате госпожи, приносить ей платья, которые стирали и утюжили Овена и Леа; кормить госпожу, если она желала это делать в одиночестве; купать и составлять компанию на прогулке и для работы в саду.
Для меня, знавшей, что такое изнурительный труд с утра до позднего вечера, послабление принесло свои плоды. Спустя полтора месяца я заметила, как изменилось моё тело и, признаться, не особо была удивлена.
Разнообразное питание и перекусы в том числе и вечером, а так же ночью, когда я в ожидании зова госпожи грызла сухарики, печенье или лакомилась сушёными фруктами. Теперь работа позволяла мне вздремнуть даже днём, когда отдыхала госпожа, и все мои дела были переделаны.
То, что на меня могла действовать магия острова, я не брала в расчет. За полтора месяца моего пребывания здесь, я дважды «порадовалась» женским дням обновления, значит, мой организм оставался прежним, лумерским. Это у магесс такое счастье не случалось, потому что их тело обновляла магия. Заметив моё недомогание в первый раз, госпожа сразу не сообразила, что к чему. А когда догадалась, остаток дня заинтересовавшая её тема периодически проскальзывала в разговоре, одностороннем, разумеется. К моему молчанию привыкали, и короткие ответы «Да», «Нет», «Не знаю» с течением времени уже не вызывали раздражение их малой информативностью. Игра в «Угадай, что думает Ана» понравилась госпоже. Ведь это занимало её ум, развивало воображение и попросту помогало скоротать время, удлиняя монологи.