Необъятный мир: Как животные ощущают скрытую от нас реальность

Йонг Эд

Клинтон Фрэнсис и Кэтрин Ортега обнаружили, что обитающую в лесах Нью-Мексико кустарниковую сойку Вудхауса отпугивает шум компрессоров, применяющихся при добыче природного газа^{889}. Этот вид соек распространяет семена однохвойной сосны – одна-единственная птица способна посеять от 3000 до 4000 семян в год. Значимость их для леса видна невооруженным глазом: на тихих участках, где они по-прежнему водятся в изобилии, молодой сосновой поросли в четыре раза больше, чем в шумных местах, где соек не осталось. Однохвойная сосна – основа складывающейся вокруг нее экосистемы, один вид, обеспечивающий пищей и кровом сотни других (в том числе и человека в лице индейских племен). Утратить три четверти этих деревьев было бы катастрофой. А поскольку они растут медленно, «этот шум может аукаться всей экосистеме еще сотню с лишним лет», объясняет мне Фрэнсис.

Более полное представление

о чувствах помогает нам увидеть, где и как мы вредим природе. И оно же подсказывает, как ее защитить. В 2016 г. морской биолог Тим Гордон отправился в Австралию на Большой Барьерный риф собирать материал для будущей диссертации^{890}. Предполагалось, что он будет несколько месяцев плавать среди роскошного кораллового разноцветья. Вместо этого «я с ужасом наблюдал, как объект моих исследований исчезает на глазах», рассказывает Гордон. Сильная жара вынудила кораллы избавиться от водорослей-симбионтов, обеспечивающих им питание и окраску. Без этих партнеров кораллы голодали и бледнели – это было самое резкое обесцвечивание кораллов из всех известных науке на тот момент и лишь первое в череде нескольких. Плавая с маской и трубкой по месту трагедии, Гордон обнаружил, что рифы не только обесцветились, но и умолкли. Раки-щелкуны больше не щелкали. Рыбы-попугаи больше не хрустели кораллами. Обычно на эти звуки ориентируется молодь рыб, возвращаясь на риф из открытого моря, где уязвимые мальки проводят первые месяцы своей жизни. Затихнув, рифы перестали их привлекать. Гордон опасался, что теперь на пришедшем в упадок рифе разрастутся морские водоросли, которые без рыб некому будет поедать, и задушенные ими поблекшие кораллы больше не возродятся. Однако в 2017 г. «мы приехали туда снова и подумали: "А что, если рассуждать в обратном порядке?"» – рассказывает он.

Вместе с коллегами он расставил на останках кораллов колонки, из которых непрерывно раздавалась запись шумов здорового рифа. Каждые несколько дней ученые ныряли проверить, что происходит с местной фауной. «И я помню, – рассказывает Гордон, – как на тридцатый день мы кружили по рифу с товарищами, и я сказал: "Кажется, что-то наклевывается"». Сопоставив показатели на 40-й день, он насчитал на акустически обогащенных рифах вдвое больше молоди рыб и на 50% больше видов, чем на смолкнувших. То есть рыбы не только тянулись на звуки, но и оставались там, формируя экосистему. «Это был очень приятный эксперимент», – говорит Гордон. Он показал, чего могут добиться специалисты по охране природы, «посмотрев на мир через призму чувств животных, которых они стараются сберечь»^[294].

Обольщаться, конечно, не стоит, так как хорошо масштабируемым это решение не назовешь: динамики дороги, а коралловые рифы велики. Если мы не сократим выбросы углекислого газа и не воспрепятствуем изменениям климата, рифы ждет мрачное будущее, какие бы чарующие звуки они ни издавали. И тем не менее, учитывая, что половина Большого Барьерного рифа уже мертва, кораллам важна любая помощь. Возможно, восстановление естественных звуков рифа даст ему шанс побороться и сделает задачу его спасения чуть более осуществимой.

Гордон смог провести свой эксперимент только потому, что его научной группе еще было где найти здоровые, не обесцвеченные рифы и записать их звуки. Естественные звуковые ландшафты еще существуют. Еще есть время сохранить и восстановить их до того, как последние отголоски последнего рифа канут в Лету. В большинстве же случаев можно не добавлять те стимулы, которые по нашей милости пропали, а просто устранить те, которые мы добавили, – роскошь, недоступная в случае почти любых иных загрязнителей. Радиоактивные отходы разлагаются тысячелетиями. Стойкие химикаты вроде ДДТ попадают в организмы животных спустя много лет после запрета на их использование. Пластик будет продолжать загрязнять океаны веками, даже если завтра остановить его производство во всем мире. Засветка же прекращается, как только гаснут лампы. Шумовой фон пропадает, как только перестают реветь моторы и винты. Сенсорное загрязнение – это подарок для эколога, редкий пример проблемы планетарного масштаба, которую можно решить мгновенно и эффективно. И весной 2020 г. мир невольно этим занялся.

С началом пандемии COVID-19 опустели общественные пространства. Были отменены авиарейсы. Автомобили никуда не ездили. Круизные суда стояли в портах. Около 4,5 млрд человек – почти три пятых населения земного шара – получили указание или рекомендацию оставаться дома. В результате на многих территориях стало ощутимо темнее и тише. Как только сократилось число самолетов в небе и машин на дорогах, засветка ночного неба над Берлином снизилась вдвое^{891}. Слабее в два раза оставалась на протяжении многих месяцев и интенсивность

сейсмических вибраций по всему миру – дольше всего за всю историю наблюдений^{892}. Прибежище горбатых китов, Ледниковая бухта на Аляске, стала наполовину тише, чем в предшествующий год, равно как и города в штатах Калифорния, Техас, Флорида и Нью-Йорк^[295]{893}. Обычно заглушаемые звуки проявились отчетливее. Жители разных городов мира вдруг стали прислушиваться к пению птиц. «Люди осознали, что вокруг них много животных, которых они раньше не замечали, – говорит мне Фрэнсис. – Буквально за порогом дома им открылись огромные, по сравнению с доковидными временами, сенсорные миры»^[296].

Множество связанных с пандемией процессов обнажили проблемы, с которыми обществам прежде приходилось мириться, и обозначили, на какие уступки мы на самом деле готовы пойти. Этот опыт показал, что при достаточной мотивации сенсорное загрязнение действительно можно сократить – и для этого совсем не обязательно идти на крайние меры в виде глобального локдауна. Летом 2007 г. Курт Фриструп и его коллеги провели простой эксперимент в заповедном Мьюирском лесу в Калифорнии^{894}. Они в случайном порядке объявляли те или иные популярные участки парка зоной тишины, где вешались объявления с просьбой к посетителям выключать звук телефонов и разговаривать негромко. Эти простые меры безо всяких дополнительных ограничений позволили снизить уровень шума в парке на 3 дБ, что равнозначно уменьшению потока посетителей на 1200 человек.

Однако личной ответственностью не получится компенсировать безответственность всего общества. Чтобы существенно снизить сенсорное загрязнение, нужны более действенные меры^{895}. Свет на улицах и зданиях можно приглушать или выключать в те часы, когда в нем нет необходимости. На фонари можно ставить экраны, чтобы их сияние не уходило за горизонт. Можно поменять светодиоды с голубых или белых на красные. Дорожное покрытие с пористой поверхностью заглушит шорох шин проезжающих автомобилей. Звукопоглощающие преграды – в том числе насыпи и откосы на суше и пузырьковые сети в воде – приглушат промышленный и дорожный шум. Транспорт можно либо пустить окольными путями, подальше от ценных участков дикой природы, либо заставить двигаться медленнее: в 2007 г., когда торговые суда в Средиземном море замедлили ход всего на 12%, уровень производимого ими шума снизился вдвое. Кроме того, можно оснащать такие суда более тихим корпусом и гребными винтами (сейчас такие используются для маскировки военных кораблей), которые заодно и повысят эффективность энергопотребления. Многие из необходимых технологий уже существуют, не хватает только экономического стимула для их удешевления или массового внедрения. Регулировать отрасли промышленности, вызывающие сенсорное загрязнение, вполне возможно, но для этого у нас пока слишком слабо общественное давление. «Пластиковый мусор в морях тревожит людей одним своим отталкивающим видом, но шумовое загрязнение мы не ощущаем, и поэтому никто против него восставать не спешит», – объясняет мне Гордон.

Мы объявляем нормой ненормальное и допускаем недопустимое. Вспомним, что более 80% населения Земли живет под засвеченным небом, а две трети европейцев окружает шум, сопоставимый с шелестом бесконечного дождя. Многие просто не представляют, что такое настоящая темнота или тишина, а отсутствие этого чувственного опыта порождает порочный круг. Оскверняя сенсорную среду, мы начинаем воспринимать результат этого осквернения как данность. Изгнав животных, мы привыкаем к их отсутствию. Чем сильнее нарастает сенсорное загрязнение, тем меньше мы ощущаем необходимость с ним бороться. Как решать проблему, в которой мы не видим проблемы?

В 1995 г. историк охраны окружающей среды Уильям Кронон писал, что «пришло время переосмыслить понятие дикой природы»^{896}. В своем пламенном эссе он доказывал, что под дикой природой – особенно в США – неоправданно подразумевают только величественные пейзажи. Мыслители XVIII в. полагали, что эти просторы и выси напоминают человеку о его бренности и приближают к постижению божественного. «Господь обитал на горных вершинах и в глубоких ущельях, в водопадах, грозовых тучах, радугах, закатах, – писал Кронон. – Достаточно вспомнить, где американцы учреждали свои первые национальные парки, – Йеллоустоун, Йосемити, Большой каньон, Рейнир, Зайон, – и убедиться, что практически все они попадают в одну или несколько перечисленных категорий. Менее величественные места просто не считали достаточно ценными, чтобы их оберегать. Болота, в частности, удостоились этой чести только в 1940-х гг., когда был создан Национальный парк Эверглейдс, а для лугов отдельного национального парка нет до сих пор».