Необъявленная война: Записки афганского разведчика
Шрифт:
Ахнула толпа, попятилась назад, староста упал в ноги…
— О могучий начальник! Пощади мальчонку! Повесь меня! Будь милосердным!
— Э нет! Ты будешь жить!.. А мальчонку на сук. Не тяни время, староста. Мы спешим, берись за веревку, подведите к нему его гаденыша!
Двое душманов схватили Махаммада, легко, как пушинку, бросили к отцу… Он не кричал, не плакал… Просто онемел от страха. И вдруг сухой выстрел. Али Шах испуганно присел на корточки, судорожно стал расстегивать кобуру… Пальцы не слушались хозяина. Звериный страх вошел в его душу, сковал все тело. Пуля только обожгла висок Али Шаха и пронеслась мимо. Сетка паранджи помешала быть
Наконец расстегнулась кобура… И он закричал истошно, хрипло…
— Огонь! Огонь! Всех! Всех! Огонь!
Душманы не пощадили никого. От теплой крови растаял снег, где лежали убитые. Мы опоздали. Банда ушла, растворилась в вихре пурги.
— Рафик командир! Он жив!
Это кричит санитар нашего отряда Нарзула. Ему поручено осмотреть убитых, составить обвинительный акт злодеяний душманов.
Пуля застряла где-то глубоко в желудке у Махаммада. Едва уловимо биение сердца, но жизнь не покидает его маленькое, худое, скрюченное калачиком тельце. Солдаты бережно перенесли мальчика в одну из осиротевших хан, уложили на шинели.
Он был без сознания. Нарзула перебинтовал Махаммада, нащупал пульс и с тревогой покачал головой.
— Ну как, Нарзула? Будет жить? — спрашиваю я санитара.
— Совсем плох. Нужна срочная операция. Я ничего сделать не могу… Понимаете, не могу, рафик командир, — расстроенный от своего бессилия, с горечью как бы оправдывается Нарзула.
Я понимаю его. Он недавно окончил всего-навсего трехмесячные курсы санинструкторов. Умел крепко раны перевязывать, ногу при вывихе вправить, укол сделать. Но здесь нужен был опытный врач-хирург. А где его найдешь в этом высокогорном кишлаке?
В соседней комнате радист, подобрав под себя ноги, пытается установить связь со штабом полка. Надо сообщить сведения о противнике, не знаю как, но попытаться Спасти мальчика. Не то пурга мешает, не то сели батареи, в эфире один треск, никто не выходит с нами на связь. А мальчику все хуже и хуже. И вдруг радист поднял руку, просит тишины. Слушает внимательно, что-то записывает в блокнот. Поплотнее прижал наушники, сам заработал на ключе, заговорил на своем языке в эфире. Значит, с рацией все в порядке. Связист повеселел, докладывает с улыбкой:
— На связи советские товарищи! Запрашивают, нужна ли какая помощь? Что прикажете отвечать?
А я, признаться, и не знаю, что отвечать советским товарищам. Попросить, чтобы прислали вертолет с врачом для Махаммада. Но вправе ли я рисковать жизнью советских воинов, чтобы попытаться спасти жизнь одному мальчику. Кто может летать в такую погоду, вон как завывает ветер за забором ханы. А радист, словно мысли мои читает, говорит с уверенностью, как само собой разумеющееся:
— Они могут… Я видел… Летают в такую погоду… Они же русские!..
Собирался закурить, передумал, прячу пачку в карман. Еще несколько шагов от стены ханы до стены. И решаюсь!
— Выходите на связь с советскими товарищами! Передайте: «Нуждаюсь в помощи!»
Не знаю как, но в эту дьявольскую непогоду, когда в двух шагах ничего не видно, он нашел наш отряд. Завис над кишлаком, надрывно ревет мотор, а самого вертолета не видно из-за снежной завесы.
Это было похлеще опасного аттракциона под куполом цирка. С двадцатиметровой высоты, раскачиваясь на ветру, как маятники старых стенных часов, с неба, по трапу спускались две человеческие фигурки. Чем ближе к земле, тем они становились выше ростом. Не дожидаясь последних ступенек, русские прыгают в глубокий снег. Вертолет сделал свое дело. Уплывает с ним и шум мотора. Мы спешим к своим друзьям. За плечами у каждого рюкзак, одеты в белые бараньи полушубки. Представляются, как положено настоящим солдатам, чеканно по уставу, лихо вскинув руку к шапке-ушанке.
— Лейтенант медицинской службы Петров!
— Сержант Ниточкин!
Я по старому нашему обычаю троекратно обнимаю гостей.
…Нам не нужен был переводчик. Лейтенант Петров свободно говорил на фарси. Увидев удивление на моем лице, пояснил:
— Отец — специалист по восточной истории, привил любовь к фарси с детства. Ну, а что мальчик, еще жив? Да идемте скорее, что мы стоим!
Навстречу короткому дню пришли сумерки. Я ждал доктора во дворе ханы, по которому расхаживали, кудахтая, голодные куры. Лейтенант вместе с Ниточкиным долго осматривали мальчика. Вышел один, без полушубка, тревожный, взволнованный. Охотно взял сигарету из моей пачки, молча закурили. Петров хоть и в медицинском халате, а на доктора не похож. Нет у него этакой солидности, докторской важности. У нас в Афганистане на доктора молятся, как на святого. Еще бы! На 15 миллионов жителей Афганистана врачей приходилось до Апрельской революции чуть более тысячи. И лечили они только богатых и знатных людей. Многие бойцы моего отряда врачей и в глаза никогда не видели, где их найдешь вот в таких кишлаках, как этот.
Мне повезло… Мой дядя по матери был доктором. Ходил он как индюк надутый, в глаза никому не глядел, слово молвил, что жвачку жевал. Лейтенант медицинской службы Петров совсем не такой. В движениях быстр, глаза внимательные, голубые-преголубые, как небо в ясный день. Белобрысый, губы девичьи, пухлые, курит жадно, глубоко затягиваясь…
— Ну что, лейтенант, плохи дела у мальчика? — спрашиваю я его.
— Плохи, — говорит он тихо. — Две пули в брюшине. Надо срочно оперировать!
— Как, прямо здесь, в хане? — Искренне удивляюсь я.
— Здесь… Ниточкин уже готовит раненого к операции.
— А ты не боишься ее делать?
— Откровенно? Очень боюсь. Это же моя первая операция в полевых условиях.
Не докурил, вмял с силой носком сапога окурок в снег.
— А может, не стоит… Зачем такого маленького перед смертью мучить… — неожиданно сорвалось с моего языка.
Лейтенант так посмотрел на меня, что я отшатнулся. А он повернулся через левое плечо, одернул халат и твердой походкой пошел в хану.
…Быстро смеркалось. В комнату, где предстояло делать операцию, солдаты внесли сбитый топчан, покрыли его клеенкой. Это будет операционный стол. Другого не найти. Пусты крестьянские дома, нет здесь ни стола, ни стула. Привыкли люди сидеть на полу, поджав под себя ноги.
Мы собрали все керосиновые лампы, какие нашли в кишлаке. Заправили керосином, поправили фитили, чтобы не коптили, отдраили стекла от копоти… Зажгли. Светло как днем, а он все недоволен.
— Это не свет, а черт знает что… Неужели больше ничего нельзя придумать? Думайте, думайте, командир!
Придумал. У нас в отряде было несколько больших и ярких японских электрофонарей. Дал команду, принесли. Несколько солдат будут светить во время операции.
— Мне нужны такие, чтоб хорошо светили, не дергались, крови не боялись во время операции. Смышленых и расторопных!