Необычайные приключения Арсена Люпена (сборник)
Шрифт:
Вот было бы превосходно, если бы ему, Ганимару, удалось вернуть мошенника в тюрьму!
XV. Разрешение необъяснимой загадки
Борьба продолжалась недолго. Люпен почти не защищался, но Ганимару пришлось выпустить его так же быстро, как он напал на него: правая рука сыщика тяжело и безжизненно повисла.
– Если бы вы изучали японский бокс, джиу-джитсу, – сказал Люпен, – вы знали бы, что этот удар называется по-японски «удитишежи». Еще одна секунда, и я сломал бы вам руку, – прибавил он холодно. – Впрочем, вы получили бы только то, что заслужили. Как! Вы, мой старый друг, которого я уважаю, которому я добровольно открываю мое
Ганимар молчал. Этот побег, за который он считал себя ответственным, потому что он сам своим показанием ввел правосудие в заблуждение, казался ему позорным пятном, навсегда испортившим его карьеру.
– Боже мой, Ганимар, не огорчайтесь же! Если бы вы не заговорили на суде, я заставил бы говорить кого-нибудь другого. Подумайте, мог ли я допустить, чтобы Бодрю Дезире был осужден?
– Значит, на суде были вы сами? И вы сами стоите здесь, передо мной?
– Я, все я и только я!
– Возможно ли?!
– О, для этого не надо быть волшебником. Достаточно нескольких лет, как говорил наш милейший председатель, чтобы хорошенько приготовиться ко всем случайностям.
– Но это лицо? Глаза?
– Поймите же, что если я целых полтора года работал в госпитале, то никак не из любви к искусству. Я полагал, что тот, кто со временем будет называться Арсеном Люпеном, должен уметь побеждать банальные условия наружности и тождественности. Что такое наружность? Ее легко изменить по-своему. Известное подкожное впрыскивание парафина вздувает кожу в любом месте. Дубильная кислота превращает вас в индейца. Сок чистотела украшает вас разнообразнейшими лишаями и опухолями. Известные химические соединения влияют на рост бороды и волос, другие – на звук вашего голоса. Прибавьте к этому два месяца диеты в камере номер двадцать четыре, на тысячу ладов повторенные упражнения, чтобы открывать рот с сообразной гримасой, склонять голову на сторону и ходить сгорбленным… Наконец пять капель атропина в глаза, чтобы придать им блуждающее, растерянное выражение, – и дело в шляпе!..
– Я не понимаю, каким образом сторожа…
– Превращение совершалось постепенно, и они не могли подметить ежедневного развития.
– Но как же Бодрю Дезире?
– Бодрю существует. Это ни в чем не повинный бедняк, с которым я встретился в прошлом году и который, действительно, имеет со мною некоторое сходство в чертах лица. На случай всегда возможного ареста я поместил его в надежное место и принялся первым долгом изучать черты, отличавшие нас друг от друга, чтобы смягчить их насколько возможно в себе самом. Мои друзья устроили так, что Бодрю провел одну ночь в участке и вышел из него приблизительно в тот же час, как и я; это совпадение легко могло быть засвидетельствовано. Подсовывая полиции этого Бодрю, я создавал такие обстоятельства, при которых правосудие неизбежно, – слышите? – не-из-беж-но должно было наброситься на него и, несмотря на неодолимые трудности подмены одного арестанта другим, правосудие скорее всего поверит в такую подмену, чем признает свою несостоятельность.
– Да, действительно, это так, – пробормотал Ганимар.
– И, наконец, – воскликнул Люпен, – у меня в руках был огромный козырь: всеобщее ожидание моего побега. Поймите же, чтобы бежать… не убегая, – надо было, чтобы все заранее твердо верили в это бегство, чтобы это казалось всем абсолютно верным, истиной, ясной, как солнечный свет. Я этого хотел – и добился. Арсен Люпен не будет присутствовать на своем процессе! И когда вы встали, сказав: «Этот человек не Арсен Люпен», было бы неестественно, если бы все не поверили в ту же минуту, что я действительно не Арсен Люпен. Если бы хоть кто-нибудь усомнился, хоть бы один человек решился сказать:
Внезапно схватив Ганимара за руку, он продолжал:
– Ну-ка, Ганимар, признайтесь, вы ведь ждали меня у себя дома в четыре часа, через неделю после нашего свидания в тюрьме Санте? Вы ждали меня, как я вас просил?
– А тюремная карета? – спросил Ганимар, избегая прямого ответа.
– Глупости! Это мои друзья подменили старую негодную карету и хотели заставить меня рискнуть. Я знал, что дело может удаться только при исключительных обстоятельствах. Но я нашел полезным развить эту попытку бегства и огласить ее повсюду. Первый смело рассчитанный опыт придавал второму, вымышленному, значение побега, будто бы уже приведенного в исполнение.
– Так что сигара?…
– Была выдолблена мной, как и ножик.
– А записки?
– Написаны мною самим.
– А таинственная корреспондентка?
– Она и я – одно лицо. Я пишу всевозможными почерками.
– Как же допустить, чтобы служащие в антропометрическом бюро, взяв приметы Бодрю, не заметили, что они расходятся с вашими?
– Перед моим возвращением из Америки один из служащих бюро за хорошую плату занес на мою карточку неверную пометку, вследствие чего приметы Бодрю не могли уже совпасть с приметами Арсена Люпена.
Опять наступило молчание.
– А теперь что вы будете делать? – спросил, наконец, Ганимар.
– Отдыхать! – воскликнул Люпен. – Я буду усиленно питаться и понемногу снова сделаюсь самим собой.
Уже начинало смеркаться.
– Кажется, нам больше нечего сообщить друг другу? – сказал Люпен, остановившись перед Ганимаром.
– Напротив, – ответил Ганимар. – Я хотел бы знать, откроете ли вы истину относительно вашего бегства? Моя ошибка…
– О, никто никогда не узнает, что из тюрьмы выпустили Арсена Люпена. Для меня крайне важно, чтобы мой побег оставался окутанным мраком неизвестности и носил характер чего-то чудодейственного. Итак, не бойтесь, мой добрый друг, и прощайте! Сегодня вечером я обедаю в гостях, мне едва хватит времени переодеться.
– А я думаю, что вы жаждете покоя!
– Увы, существуют светские обязанности, от которых нельзя уклониться. Отдых начнется завтра.
– А где вы обедаете сегодня?
– В английском посольстве.
Арсена Люпена обокрали
I. Таинственный путешественник
Накануне отъезда я послал свой автомобиль прямо в Руан, а сам должен был нагнать его по железной дороге и затем отправиться к друзьям, жившим на берегу Сены.
За несколько минут до отхода поезда из Парижа в мое отделение ввалились семеро мужчин, из которых пятеро курили. Как ни краток был переезд в скором поезде, но перспектива совершить его в такой компании была мне крайне неприятна, тем более что старинный вагон, в котором я сидел, не имел бокового коридора. Я взял свое пальто, газеты, путеводитель и перешел в одно из соседних отделений.
В нем сидела только одна дама. При моем появлении она не могла удержаться от жеста неудовольствия, не ускользнувшего от меня, и шепнула что-то господину, стоявшему на ступеньке вагона, – вероятно, мужу, провожавшему ее. Мужчина окинул меня внимательным взглядом и, по-видимому, довольный результатом своего осмотра, тихо сказал что-то жене, улыбаясь и как будто успокаивая ее, как трусливого ребенка. Дама также улыбнулась и бросила на меня дружелюбный взгляд, точно вдруг уверившись, что я принадлежу к числу порядочных людей, с которыми женщина может безбоязненно остаться с глазу на глаз в продолжение двух часов в маленьком помещении, величиной в шесть квадратных футов.