Необычайные приключения Арсена Люпена
Шрифт:
— Имя этого врача?
— Не знаю. Но, должно быть, его знает друг господина Лаверну, господин Дюлатр — тот, кому предназначалось сообщение, — он, вероятно, знает и точный смысл его: не дожидаясь конца, он остановил автомобиль и ринулся в полицию.
— Но почему, почему? И что за этим последовало?
— То, что ваш особняк, господин барон, окружен полицией. Под вашими окнами прогуливается двенадцать человек полицейских. Как только рассветет, они войдут к вам именем закона и задержат преступника.
— Вы хотите сказать, что убийца бедняги Лаверну прячется в моем особняке? Кто-нибудь из слуг? Да нет, вы же говорили, что это врач!
— Хочу обратить ваше внимание, господин барон, что господин Дюлатр, торопясь в полицию, чтобы передать сообщение своего друга Лаверну, не знал, что над несчастным учинят расправу. У господина Дюлатра было на уме нечто иное…
— Что же?
— Благодаря Лаверну, ему стала известна тайна исчезновения госпожи баронессы.
— Неужели? Наконец-то! Баронессу нашли? Где она? Где деньги, которые она у меня выманила?
Казалось, барон Репстейн был вне себя от волнения. Он встал и повелительным тоном произнес, обращаясь к Люпену:
— Договаривайте, сударь. Терпение мое истощено.
— Дело в том… — медленно, с запинкой ответил Люпен. — Короче, это трудно объяснить. Мы должны взглянуть на дело с противоположной точки зрения.
— Не понимаю вас.
— И все-таки вам придется меня понять, господин барон. Известно, не правда ли — сошлюсь на газеты, — известно, что баронесса Репстейн была осведомлена обо всех ваших делах, что у нее была возможность открыть не только вот этот сейф, но и сейф в «Лионском кредите», где хранились все ваши ценности.
— Да.
— И вот, две недели тому назад, вечером, пока вы были в клубе, баронесса Репстейн, которая еще раньше без вашего ведома успела обратить эти ценности в деньги, вышла отсюда с саквояжем, где были все ваши деньги, а также драгоценности принцессы де Берни. Не правда ли?
— Да.
— И с тех пор никто ее больше не видел?
— Никто.
— Ну что ж, на то была веская причина.
— Какая?
— Баронессу Репстейн убили.
— Убили? Баронессу? Вы не в своем уме!
— Да, убили, и, по всей видимости, в тот же вечер.
— Вы не в своем уме, повторяю вам! Каким образом ее могли убить, если погоня преследует ее буквально по пятам?
— Погоня преследует другую женщину.
— Кто эта женщина?
— Сообщница убийцы.
— А кто убийца?
— Тот, кто, зная, что Лаверну, в силу своего положения в этом доме, проник в тайну, две недели держал его взаперти, принуждал к молчанию, угрожал, запугивал; тот, кто, застигнув Лаверну, когда тот передавал сведения одному из друзей, хладнокровно устранил его, вонзив ему в сердце стилет.
— Значит, это врач?
— Да.
— Но кто этот врач? Кто этот злой гений, это исчадье ада, которое появляется и тут же исчезает, убивает под покровом тьмы и остается вне подозрений?
— Вы не догадываетесь?
— Нет.
— И вы хотели бы узнать правду?
— Еще бы! Но говорите же, говорите! Вы знаете, где он скрывается?
— Знаю.
— В этом особняке?
— Да.
— Полиция ищет именно его?
— Да.
— И я его знаю?
— Знаете.
— Кто это?
— Вы!
— Я?
И десяти минут не прошло с тех пор, как Люпен встретился с бароном, а поединок уже начался. Прозвучало обвинение — прямое, суровое, неумолимое.
— Вы, именно вы, — повторил Люпен, — нацепили очки и фальшивую бороду, согнулись в три погибели, как старик. О том, что это были вы, барон Репстейн, свидетельствует один неопровержимый довод, до которого никто не додумался: дело в том, что, если задумали и совершили это хитроумное преступление не вы, тайна оказывается необъяснимой. А если вы — преступник, если вы убили баронессу, чтобы избавиться от нее и вместе с другой женщиной поживиться миллионами, если вы убили своего управляющего, чтобы избавиться от бесспорного свидетеля — о, в таком случае объясняется все.
Барон, который с самого начала слушал, наклонившись к собеседнику, с судорожной жадностью ловя каждое слово, выпрямился и кинул на Люпена такой взгляд, словно собеседник его и впрямь был не в своем уме. Когда Люпен кончил говорить, барон отступил на два-три шага, проглотил слова, которые готовы были сорваться у него с языка, и, подойдя к камину, позвонил.
Люпен и бровью не повел. Улыбаясь, он ждал.
Вошел слуга. Хозяин обратился к нему:
— Можете идти спать, Антуан. Я сам провожу этого господина.
— Погасить лампы?
— Оставьте свет в вестибюле.
Антуан удалился, и тут же барон, достав из ящика стола револьвер, вернулся к Люпену, положил оружие в карман и сказал совершенно спокойно:
— Простите, сударь, но я вынужден принять эту скромную меру предосторожности на случай, если окажется, что вы сумасшедший. Впрочем, едва ли это так. Нет, вы не сумасшедший. Но я не понимаю, с какой целью вы сюда явились, а обвинение, которое вы мне предъявили, настолько меня ошеломило, что хотелось бы знать, какие у вас на то основания.
В голосе его чувствовалось волнение, в печальных глазах блеснули слезы.
У Люпена мороз прошел по коже. Неужели он ошибся? Неужели его гипотеза, найденная интуитивно и покоящаяся на шатком основании незначительных фактов, оказалась неверна? Его внимание привлекла одна деталь: в вырезе жилета он заметил острие золотой булавки, которою был заколот галстук барона, и поразился необычайной длине этой булавки. Вдобавок она была трехгранная и напоминала миниатюрный кинжал, очень тонкий, очень изящный, но в опытных руках могущий причинить немало зла.