Необычайные приключения на волжском пароходе
Шрифт:
Шурочка вытянула нижнюю губку. Закрыла жалюзи. К профессору подходил Хопкинсон, - выспавшийся, элегантный, в белоснежном воротничке. Высоко поднимая ноги в огромных башмаках, благосклонный ко всем проявлениям природы, - протянул Родионову обе руки:
– Прекрасное утро. Я в восторге. А вы - как спали, профессор?
– Так себе... Кстати, мистер Хопкинсон, вы не видели, где устроилась вчерашняя дама с дочкой?
– О, литль беби? Я как раз ходил и думал о них... Большое счастье быть отцом такой очаровательной девочки, - дарлинг...
Родионов взял негра под руку, нажимая на нее -
– Друг мой... Так сложна жизнь... Словом, эта девочка- моя дочь.
Негр откинулся, у него заплясали руки и ноги. Но он был деликатным человеком:
– Простите, ради бога... Я очень глуп... Заговорить о такой деликатной истории... Простите меня, профессор...
Он закланялся, сгибаясь в пояснице. Профессору было мучительно стыдно.
– Вам, иностранцам, многое непонятно в нашей жизни... Впрочем, я и сам ничего не понимаю... Вы видите перед собой уставшего, истерзанного, раздавленного человека, - если только это что-либо оправдывает... Я не желаю опрадываться! Я сам исковеркал свою жизнь... В сорок лет потянуло на молодое тело... Бррр! И то, что я сейчас - с Шурой в каюте первого класса, пропахшей "букетом моей бабушки"... И то, что у Шуры на лице ни одной морщины... Понимаете, ни одной, как у поросенка... Гнусно... Два года напряженной половой жизни... Бррр. Бррр. Стыдно!.. Вы этого тоже никогда не поймете... Можете перестать подавать мне руку... (Отбежал, вернулся.) А эти две - Нина Николаевна и Ляля... Сама чистота... Бедные, гордые и невинные... И мне стыдно подойти к дочери... (Пальцем в грудь.) Сволочь... В конце концовограничивайтесь со мной одними служебными отношениями...
Он убежал. Разумеется, негр ничего не понял, - так, как будто его швырнули в соломотряс и перетряхнули все внутренности... Стоял выпучившись. Головастые чайки почти касались его крыльями, выпрашивая крошек.
Когда он, высоко поднимая ноги, все же двинулся по палубе, в двух соседних окошках отодвинулись жалюзи.
Высунулись Ливеровский и Эсфирь Ребус, мечтательно положившая голые локти на подоконник...
– Это все упрощает дело, миссис Ребус...
– Оскорбительно, что наше доброе солнце также светит этой паршивой стране, - ответила она - Я говорю - профессор играет нам в руку.
– Какая связь у профессора с Хопкинсоном?..
– Ну, как же: ведь это профессор Родионов вывез его из Америки.
– А-а...
– Профессор - агроном. Большой спец.
– А я думала, что это - выпущенный на свободу сумасшедший...
– Аа-а...
– Все русские такие...
– Аа-а...
– Мои сведения: у него большие знания, прекрасный работник, считается энтузиастом. Беспартийный. Его очень ценят. Но в личной жизни - окончательно запутался между двумя бабами. Эта его теперешняя, - Шурка, - безработная девчонка с биржи труда... Бросил из-за нее жену с ребенком, - вы их видели, они в четвертом классе... А теперь, кажется, не знает, как ему от этой Шурки отделаться...
– Какая грязь! По вашим сведениями - негр открыл ему секреты?
– Хопкинсон жил всю зиму на квартире Родионова, работал в его лаборатории... Все было очень засекречено.
– Нужно точно узнать - известны ли грязному профессору открытия
– Слушаюсь...
– Мы должны уничтожить все следы... Сюда идет человек с закрытым глазом. Он мне не нравится.
Действительно, лениво подходил Гусев. Руки в карманах галифе, верхняя часть туловища - голая, на ногах туфли. Эсфирь Ребус захлопнула жалюзи. Ливеровский закурил трубку. Гусев сел под его окном. Спросил, не повертывая головы:
– Задача была: угробить их совсем или только чтобы они не поехали с этим пароходом? (Ливеровский за его спиной, не выпуская трубки, ухмыльнулся двумя золотыми зубами). Вы один сбросили эти ящики или был сообщник?
Ливеровский молча вынул из пиджака бумажку и поднес к глазам Гусева. Тот взял, прочел:
– "Иосиф Ливеровский. Вицеконсул республики Мигуэлла-де-ля-Перца"... Так... Это где это?
– Республика Мигуэлла-де-ля-Перца, коей я имею счастье состоять гражданином и вице-консулом, - помещается в Южной Америке между Парагваем и Уругваем.
– Понятно, - сказал Гусев.
– Сами-то - русский?
– Конечно...
– У Деникина воевали?
– Разумеется.
– Теперь на шпионской работе?
– Это зависит от точки зрения.
– Угробить вас можно?
– Коротки руки.
– Ну, а две оторванные пуговицы от вашего пиджака. (Гусев внезапно повернулся.) Пуговички от этого вашего пиджака (показывает) я нашел вчера между ящиками...
– Пуговицы?
– удивленно проговорил Ливеровский, оглядывая себя.
– Все целы... Терпеть не могу роговых пуговиц... Видите, из альбумина...
– Так... Когда переставили пуговички-то?
– Да вчера же вечером и переставил.
Разговор был полностью исчерпан. Гусев поднялся:
– Пойдем позавтракаем.
– Швырнул пуговицы в Волгу, ушел.
Ливеровский рассмеялся и захлопнул жалюзи. Появились москвичи. Все - в белых штанах, в морских картузах.
Хиврин говорил:
– Я еду осматривать заводы, строительство... У меня задуман большой роман, даже есть название - "Темпы".. Три издательства ссорятся из-за этой вещи...
Пасынок профессора Самойловича, выставил с борта на солнце плоский, как из картона, нос, проговорил насморочно:
– В Сталинграде в заводских кооперативах можно без карточек получить сколько угодно паюсной икры...
– А как с сахаром?
– спросил Гольдберг.
– По командировочным можно урвать до пуда...
– Тогда, пожалуй, я слезу в Сталинграде, - сказал Хиврин.
– Я хотел осмотреть издали наше строительство, чтобы получить более широкое - так сказать, синтетическое - впечатление.
Парфенов, еще более румяный и веселый, подошел к москвичам, указал рукой на берег:
– Видели? В прошлом году здесь было болото. А гляди, что наворотили! На версту: железо, бетон, стекло,.. Из-под земли выросло... Резиновый комбинат... А вон за буграми - дымит гигантское на все небо - вторая в Эсесер по мощности торфяная станция... И - то же самое - два года назад: болото, кулики, комарье... Вот как...
Тем временем профессор Родионов пробирался по четвертому классу в поисках Нины Николаевны. Она умыла Зинаиду, вернулась на корму и заплетала девочке косу.