Необычайные приключения на волжском пароходе
Шрифт:
– Ну их к черту!
– Гольдберг схватил руку Хиврина.- Честное слово, опасно, товарищи...
– Со мной не бойся... Я должен изучать европейцев: часть моего романа происходит в Европе... (Другой рукой схватил за спину пасынка профессора Самойловича.) Казалупов, скажи им по-английски...
– Алле, тринкен, тринкен, - опять зовет Хиврин.
– Водка!
Лимм и Педоти переглянулись:
– Мне кажется - неудобно, нужно пойти, мистер Педоти.
– Сегодня воскресенье, я бы не хотел начинать мою поездку с безнравственного поступка.
–
– А... Гм...
На палубе появилась Нина Николаевна. Видимо, она пришла за Зинаидой. Педоти и Лимм, приподняв шляпы, дали ей дорогу и пошли в салон. Нина Николаевна позвала:
– Зина...
Сейчас же окне отодвинулись жалюзи, и выглянула Шура. Женщины некоторое время глядели друг на друга...
– Здравствуйте, Александра Алексеевна...
– Здрасте, Нина Николаевна...
– Ищу Зинаиду...
– С отцом прохаживается... Вы скоро слезаете?
– Мы едем до Астрахани...
– Интересно!
– Шура сразу чем-то отдаленным стала похожа на козу. Нина Николаевна - спокойно: - Александра Алексеевна, я не покушаюсь на ваше счастье. Мне больше, чем вам, тяжела эта встреча...
– Чего?
Нина Николаевна ушла. Снова, обогнув пароход, появились миссис Ребус и Хопкинсон, строго поблескивающий очками.
Он говорил:
– Почему только человек с белой кожей должен считать себя хозяином мира? Желтых, красных, черных - численно больше. В нас точно такой же процесс пищеварения, нам так же повинуются машины... Белые - хозяева, мы - рабы. Белые овладели энергией, изобрели машины, построили семнадцатидюймовые пушки и завладели рынками... Мы говорим - спасибо и берем свою часть...
– Мистер Хопкинсон, вы - ребенок, которого учат разбойничать.
– Учат справедливости...
– За эти две недели в ушах трещит от неразрешимых вопросов... Вон те (указывает на корму) едят черный хлеб с луком и решают мировые проблемы; у самих нет сапог и не заштопаны лохмотья.. Разве возможна жизнь без комфорта? Зачем тогда жить? И высший комфорт, который мы позволяем себе, - это наши предрассудки. Они охраняют нас от грязи и злословия, как зонт от дождя... А вы вздумали посягнуть на наши предрассудки. Зачем?.. Если бы стали утверждать, что по воскресеньям не нужно ходать к обедне и петь гимнов, или что Дарвин прав, ведя род человека от орангутанга, - на вас бы обрушились с такой же энергией... Вы мечтаете о мщении, а у нас горько сожалеют о вашем отъезде... Уверяю вас, Америка слишком высоко ценит ваш гений, чтобы не загладить какой угодно ценой эту размолвку...
– Я немножко не понимаю, - сказал Хопкинсон, - менее всего понимаю вас...
– О, вы плохо знаете американских женщин. Мы старимся, сожалея о неиспользованных минутах счастья,этой ценой мы покупаем комфорт. Тысяча демонов закованы в нас, но все же не так крепко, как это принято думать. Под надменной маской мы медленно сгораем от желания сбросить тесную одежду предрассудки... Хотя бы на час в жизни... Хотя бы одного из тысячи
Она сказала это просто и замедленно, как женщина, без стыда раздевающаяся перед мужчиной. Хопкинсон мучительно подавлял в себе то, что неминуемо должно было возникнуть в нем от слов и близости этой женщины. Затылок его налился кровью:
– Вы так же откровенны со своей собакой, мне представляется, миссис Эсфирь...
– Нет, мистер Хопкинсон, этих мыслей я не поверяю даже моей собаке... (Он откинулся как от удара.) Самое соблазнительное в вас то, что вы взрослый ребенок... (Засмеялась.) Вы поняли: настал мой час в жизни... Я захотела быть голой перед единственным человеком... Не стоит думать почему. Желание... (Хопкинсон поднес руку к лицу, очки его упали за борт.) Так будет свободнее, без очков... В тумане...
– Или вы...
– Нет, не лгу, я не слишком развратна. Возьмите мои руки. (Он схватил ее руки,) Ледышки? Вот что значит - раздеваться перед мужчиной...
– Миссис Эсфирь... (У него стучали зубы.) Хотя бы для того, чтобы не быть сейчас смешным... я уйду.
– Конечно... Я хочу вас видеть владеющим собой. Мы встретимся после заката. Это час покоя...
Хопкинсон нагнул голову и пошел, близоруко натыкаясь на стулья. Миссис Ребус не спеша закурила папиросу.
От носа по палубе шли профессор, Зинаида и Нина Николаевна. Профессор громко говорил:
– Нам было очень радостно и хорошо. Представь себе, Нина, я, оказывается, превосходный отец, то есть любящий отец... Это меня удивило...
– Я думаю, нас не выгонят из салона. Зинаида хочет есть...
Поморгав, профессор спросил робко:
– А мне можно с вами пообедать?
– Нет, - спокойно ответила Нина Николаевна.
– Это может быть понято превратно...
– Мне несколько тяжело от твоей слишком... рассудительности, Нина.
– Я не могу разговаривать как любовница.
– Понимаешь... (они уже входили в дверь салона) какой-то нужно сломать ледНизким басом заревел пароход и начал поворачивать к берегу... В окна салона стали высовываться пассажиры.
Хиврин, отмахивая со лба мокрые волосы: - Что это такое? Какая остановка?
Мистер Лимм - лоснясь улыбкой: - Русский водка, хорошо... Будем покупать водка...
Казалупов: - Мне сообщили, на этой остановке яйца - рубль восемь гривен...
Хиврин: - Вылезаем... Мистер Педоти, яйца, яйца покупаем.
Мистер Педоти: - Мы все покупаем...
Мистер Лимм: - Ура, русский Волга!
Стоявший у борта Парфенов указал на приближающийся, берег:
– Бумажная фабрика, махинища... Два года назад: болото, комары... Понюхайте - воняет кислотой на всю Волгу. Красота! Двести тонн целлулозы в день... Это не жук чихнул...
Плыли теплые берега. Плыли тихие облака, бросали тени на безветренный простор воды, всегда прегражденный лазурной полосой. Нешевелящиеся крылья чаек отсвечивали зеленью; то одна, то другая падала за кормой в пенный след парохода.