Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1

Алексин Борис

Целый день ушёл у приятельниц на осмотр будущей гимназии. Вернулись они домой, в квартиру Пигуты лишь в пять часов вечера. Даша, успевшая навести полный порядок, ожидала их.

Кухарка Поля, рекомендованная Варварой Степановной, оказалась черноглазой, черноволосой девушкой лет двадцати двух, с двумя горбами сзади и спереди. Ростом она была с двенадцатилетнего ребёнка. Даша, встретив её утром, даже немного растерялась, но, не желая обидеть Варвару Степановну, не отказала сразу, решила всё-таки попробовать Полю в деле. А увидев, как ловко девушка управляется с кухонными принадлежностями и как у неё буквально всё горит в руках, своё мнение о кухарке переменила.

К трём часам, когда был готов обед, и Даша, не дождавшись возвращения двух Машенек, принялась за него прямо на кухне, то поняла, что

Поля «прямо клад!». Так она и сказала потом Марии Александровне.

Обе приятельницы, изрядно проголодавшись, отдали в свою очередь должную дань Полиному искусству; хотя обед и перестоялся немного, но был съеден с большим аппетитом, а горбатенькая девушка прямо расцвела от похвал.

Потом все три женщины перешли в небольшую гостиную, уселись за столом, покрытым красной плюшевой скатертью – рябковской, на котором стояла высокая лампа под зелёным абажуром – тоже рябковская.

Хозяйка квартиры достала из изящного серебряного портсигара папиросу и закурила. Эта вредная и нехорошая, как она сама не раз повторяла, привычка появилась у неё лет пять назад, когда разлад в семье стал уже явственно ощутим. Как-то незаметно Мария Александровна втянулась в неё и к описываемому нами времени была уже заядлой курильщицей. Правда, курила она только дома: ни в гимназии, ни на улице, ни в гостях с папиросой её не видел никто. И от этой вредной привычки так и не смогла отвыкнуть до конца своей жизни.

Задымила и Новосильцева. Среди дам большого света это было тогда довольно распространённым явлением. Даша с рукоделием, с которым она кажется никогда не расставалась, неодобрительно поглядывая на курильщиц, пододвинулась к печке, недавно затопленной Егором, и время от времени поправляла горящие поленья.

– Вот что, Машенька, – сказала попечительница, – я думаю, не стоит тебе сейчас связываться с прогимназией. Пусть уж там мадам Чикунская верховодит до конца учебного года, ведь недолго осталось. А ты начинай-ка готовиться к приёму новой гимназии: присмотрись к учителям, подбирай людей по своему усмотрению, я на тебя полагаюсь. Приглашай таких педагогов, которым ты могла бы доверить собственных детей. Не смотри на происхождение и дипломы, а старайся познакомиться с ними поближе и разглядеть в каждом человека, который действительно любит и знает своё дело. Одним словом, предоставляю тебе полную свободу в этом вопросе. Вот тебе две тысячи рублей, съезди в Москву, как только дорога станет, закупи сама из книг и приборов те, которые ещё необходимы, ну а если денег не хватит, то бери в кредит, я потом рассчитаюсь, хоть, откровенно говоря, в связи с проходящими беспорядками мне это и не очень легко будет. Ведь я всё-таки рассчитывала, что отцы города Темникова устыдятся, в конце концов, и помогут мне хотя бы в оборудовании гимназии, если уж в строительстве помогать не хотели. Куда там, и слышать не хотят. А ведь их же дети в первую очередь обучаться-то в этой гимназии будут. Глупые, их дочерям уже нельзя будет прожить необразованными, а они этого не понимают, да, пожалуй, и не только они. Ну, заболталась я что-то, пора и на боковую. Завтра опять с мужиками разбираться придётся, а то как бы мой Карлуша, – так она звала своего управляющего, – опять дров не наломал. Мозги у него немецкие, и нашего русского мужика совсем не понимает. Для него чтобы только порядок – «орднунг» был, а люди ничего не значат. Вот и ведёт себя, как итяковский барин. А тот благодаря своей глупости уже два пожара имел и без оружия да охранников за пределы дома выйти боится. И никакие казаки и солдаты ему не помогут. Только ещё больше озлобит окружающий народ. Пыталась я с ним и ещё кое с кем договориться о том, что нужно себя немного сдерживать, да ничего не получилось. Вот и приходится самой дипломатией заниматься. Пока неплохо выходит. Ещё ни одного поджога или грабежа у меня в имении не было. Ведь русский мужик, в общем-то, добрый человек, а если хоть небольшую уступку ему сделать, он ещё тебя и хвалить будет.

И в самом деле, несмотря на то, что в уезде в то время, как и в других местах России, были постоянные крестьянские бунты, и тем или иным пришлось поплатиться не одному помещику, у Новосильцевой в её имениях было относительно спокойно. Возможно, это спокойствие и достигалось вследствие «дипломатии» помещицы.

– Спокойной ночи, ма шер, – проговорила Новосильцева и в сопровождении Даши направилась в отведённую ей комнату. По какой-то необъяснимой случайности это была та комната, которую мы описали в самом начале.

«Да, – подумала Мария Александровна, – где уж тут «спокойной ночи»! Подбери, говорит, педагогов. А где их здесь найдёшь? Не дай Бог, большинство такими, как Чикунская, окажутся. Да даже если будут, так ведь они где-то уже служат, как их к себе переманить? Пойдут ли? Да и удобно ли это будет перед другими учреждениями?» Затем она посмотрела на толстую пачку денег, оставленных попечительницей, и мысли её приняли другое направление: «Вот ещё эти деньги. Что же на них купить? Ведь я, наверное, и не разберусь, чего не хватает. Накуплю какой-нибудь ерунды, а потом сама на себя ругаться буду. И посоветоваться не с кем. Ну всё, что нужно для преподавания русского языка, я сумею подобрать, библиотечку Варя поможет составить, а остальное… Попробовать посоветоваться с Чикунской? Нет, нельзя, та нарочно такого насоветует, что потом со стыда сгоришь. Неужели так и не найду себе помощников? Хотя, что я так уж раскудахталась, как это никого? А эта молодая и занозистая учительница, кажется, Замошникова её фамилия. Если тут найдётся с десяток таких, то жить можно. Надо будет с ней посоветоваться…»

Затем мысли её перешли на детей: «Очень давно нет известий от Мики, где он? Что с ним? Ведь он на войне. На этой бессмысленной резне, – как про себя называла Мария Александровна Русско-Японскую войну. – Ничего не пишет Лёля, как устроилась её семейная жизнь? Может быть, уж ребёнка ждёт? Молчит и Нина, а ведь я послала ей немного денег из высланных Новосильцевой на дорогу и сообщила свой новый адрес. Ответа пока нет».

– Как-то там в Рябково, – невольно вздохнула она, но сейчас же отогнала от себя эту мысль. – Ну и пусть, сам виноват! А я? Нет-нет, об этом думать нельзя!

И она возвратилась мыслями к новой работе, которая рисовалась ей смутно и тревожно: «Итак, необходимо как можно скорее включиться в дело, надо выяснить, что именно следует приобрести, ехать закупать и сделать так, чтобы с первого сентября 1905 г. гимназия, теперь уже её гимназия, начала жить. Бог с ней, с Новосильцевой, будем подчиняться. Да она, кажется, и умна, и вообще неплохая. Главное, я, Пигута, стану руководительницей учебного заведения, и немаленького. Постараюсь отдать этому делу всю свою силу, знания и усердие. Ведь гимназия может дать дорогу, вывести в люди десятки, нет, сотни девушек, которым предстоит жить ещё долго и, может быть, участвовать в устройстве какой-нибудь лучшей, более полезной и красивой жизни, чем у нас. Жизнь наша требует каких-то перемен, что-то у нас не так. Ведь кругом волнуется народ: рабочие то и дело бастуют, не только в Москве или Петербурге, а вон даже и в такой глухомани, как Темников. Крестьяне жгут помещичьи усадьбы, ведь перед отъездом из Рябково узнала, что и богачей Лисовецких подожгли. Да, что-то надо переделывать. Но как?»

Мария Александровна этого не знала. Она читала про покушения на царя, на министров и губернаторов, об этом писалось иногда в газетах. Глубоко жалела тех людей, которые потом за эти покушения расплачивались каторгой, а то и жизнью. Жалела, но не оправдывала их действий, потому что не могла понять цели этих действий. А ведь во многих губерниях мужики в сермягах жгли помещичьи овины с хлебом или усадьбы; рабочие в городах бросали фабрики, ходили толпами по улицам и сражались камнями с городовыми и солдатами, вооружёнными ружьями и шашками. Неспроста же люди на гибель идут?!

Не сознанием, а сердцем она чувствовала – делается это не по наущению каких-то вожаков, как об этом писали газеты, а что это действия возмущённых масс народных. Может быть, неправильные действия, но поднимается народ, и остановить их надо не стрельбой, как это было в январе в Петербурге, а каким-то другим способом. А ведь к тем, кто недоволен нынешними порядками, относятся теперь и члены её семьи. И Митя давно связан с какими-то нелегальными книжками, да и Нина, кажется, а теперь Яков, будущий Нинин муж, и вовсе из рабочих. Возможно, и он сейчас где-нибудь с городовыми дерётся. А где же тогда Нина, неужели и она с ним? Марию Александровну даже в дрожь бросило от этой мысли.