Необыкновенные москвичи
Шрифт:
И Рябинина покинуло чувство будущего, то есть того, что наступит для него новый день, или новый год, или пройдет десятилетие. Только затем он и хотел бежать из этой комнаты, что никогда больше — теперь он знал — ему не выйти отсюда,
Некоторое время генерал осваивался с состоянием человека без завтрашнего дня, точнее — силился представить себе, что из этого следует. Потом страна, которую он защищал, партия, в которой он прожил жизнь, словно отделились от него. Они шли дальше, сражаясь, в то время как он оставался здесь. Сознание неожиданного одиночества было полно такой тоски, что
— Сестра, — позвал он, и собственный голос прозвучал для него по-новому. Но в мире без будущего, где Рябинин находился, все слышалось или выглядело как незнакомое.
Аня вскочила и, косолапя, ставя носки внутрь, торопливо подошла... Рябинин пристально смотрел на девушку — глаза ее в тени орбит казались очень большими, на щеках виднелись розовые пятна от пальцев. Наклонившись, Аня ждала, и генерал с непостижимым интересом разглядывал ее, зная, что девушке предстоит жить, когда его уже не будет.
— Т-товарищ генерал? — сказала она.
Рябинин не ответил, и Аня увидела на его блестевшем от обильного пота лице такое любопытство, что испугалась.
— Т-товарищ генерал? — сильно заикаясь, повторила девушка.
Рябинин отвел глаза и не произносил ни слова. Поток его жизни, встретивший на своем пути преграду, обратился вспять, в прошлое... И генералу припомнились все его разновременные утраты: смерть матери, Ленина, жены, друзей... Его как бы отбрасывало к ним, и, обособившись от живых, он приблизился к тем, кого давно лишился. Перед генералом проходили в быстрой смене памятных картин не приобретения, делавшие его когда-то счастливым, но потери — те, что не забываются. В этом, однако, и было то горькое утешение, в котором нуждался умирающий. Ибо с ним самим происходило сейчас лишь то, что уже случилось однажды с дорогими ему людьми.
Аня, испуганная долгим молчанием командарма, медленно выпрямилась.
— Что в-вам? — громко сказала она.
— Который час? — спросил Рябинин. Он уже овладел собой.
— Половина второго, — поспешно ответила девушка, поглядев на ручные часики.
— Еще ночь.
— Да... — Аня кивнула головой.
— Все ушли?
— Ч-что? — не поняла девушка.
— Все уже ушли?
— Ах, ну да... Вы уснули, и т-товарищ комиссар ушел.
— Хорошо, — сказал Рябинин.
Он ощущал теперь ту жесткую собранность, какую испытывал в минуты крайней опасности, в тяжелых боях, в дни неудач. Это было привычной реакцией воли, не изменившей ему и сейчас. Командарм как бы повернулся лицом — влажным, замкнувшимся, с недовольно поджатыми губами — к последнему испытанию.
Холодно, чуть брезгливо смотрел он в дальний угол. Там стояла на четырех ножках железная печка, длинная и приземистая, как такса; тень от нее падала на бревенчатую стену. Возле маленькой дверцы лежали светлые, тонко наколотые поленца... Рябинин смотрел так, будто из-за печки должно было появиться то именно, что он приготовился встретить. Но проходили минуты, и в углу ничего не менялось...
Аня отступила на шаг и опустилась на стул возле койки. Генерал с трудом приподнял голову.
— Дай мне одеться, — приказал он.
— Что? — спросила девушка.
— Одеться, быстренько, — повторил Рябинин.
«Как же так — я умру, а немцы еще в Вязьме?! — спохватился он. — Я умираю, а победы еще нет...» — протестовал командарм, требуя жизни или немедленного изгнания врагов.
Его тревога была столь велика, что ясное сознание померкло в ней. И голос долга заговорил в Рябинине так громко, что уже не слышно стало слабых возражений разума. Сама смерть словно отступилась от старого солдата, утратив над ним недавнюю повелительную силу. Ибо он был нужен еще своей стране и партии, — Рябинин не сомневался в этом.
«Как же они без меня?» — спрашивал он с тем невольным преувеличением, в котором нет ничего, кроме верности и любви.
— Но к-как вы оденетесь? — рассудительно спросила Аня.
— Скорей! — сказал Рябинин.
Пальцы его скребли по одеялу, и оно собиралось в складки, открывая огромную забинтованную ногу... Смерть казалась уже ему похожей на вероломство по отношению к живым. Ему надо было немедленно их видеть, кого-то ободрить, кому-то преподать наставления, от других потребовать ответа. Следовало спешить, пока он не покинул еще своей армии, оставить ей все, что он знал и умел.
— Гимнастерку... Вот здесь, — показал командарм. Столько привычной властности было в его голосе, что девушка не посмела ослушаться. Сняв со спинки стула гимнастерку, она подала ее генералу, и он удовлетворенно откинулся на подушку.
— Здесь т-тепло... Зачем она вам? — робко заметила Аня.
— Не говори, сестрица... По одежде встречают, — даже пошутил Рябинин, комкая зеленое сукно.
— Что? — изумилась девушка. «Хоть бы пришел кто-нибудь!» — взмолилась она мысленно.
Не попытавшись одеться, генерал удовольствовался тем, что гимнастерка лежала на его груди. Он как будто уже забыл о ней, хотя и не выпускал из пальцев.
— Едем, — сказал он. — Покличь кого-нибудь.
— Сейчас, — прошептала девушка.
— Пусть заводят машину.
Но, казалось, генерал не увидел адъютанта, когда тот вошел, приглаживая спутанные на макушке волосы. Рассеянно скользнув по заспанному лицу капитана, Рябинин ничего не сказал, словно все распоряжения были уже отданы и теперь оставалось лишь немного подождать. Глядя на генерала, также молчали капитан и девушка, стоя посредине комнаты.
За окном далеко пропел автомобильный гудок, и Рябинин оживился, потом зажмурился от встречного ветра.
...Две черные стены ветвей и стволов неслись мимо. В скупых лучах, падавших из полузатемненных фар, едва была видна дорога: жидкие, будто масляные колеи, бревна, торчащие из грязи... Машина догнала ушедшую вперед колонну и, сбавив газ, обходила ее. Почти неразличимые во мраке лица поворачивались к командарму, иногда блестел плоский штык полуавтомата. И тотчас эту прямую молнию относило назад... Чувство торжества, словно от удавшейся хитрости, охватило Рябинина. Опасность, угрожавшая только что его армии, теперь миновала, так как он снова вернулся к бойцам. Его полки передислоцировались дальше на запад, и он спешил вместе с ними. Парусина хлопала над его головой, и по ветровому стеклу косо бежали дрожащие капли. Шофер вопросительно посмотрел на командарма: не остановит ли он «виллис»?