Необыкновенные собеседники
Шрифт:
Но, пожалуй, самым интригующим было то, что Сидоров — Баян — футурист. Поэты в нашем городе были, но поэт-футурист был один — Вадим Баян. Во всем городе только он носил черную широкополую шляпу. И когда он шел по улице, за его спиной перешептывались:
— Идет футурист. Живой!
У Сидорова дома бывал и я, в те времена еще гимназист. И каюсь, пышно изданная книга стихов Вадима Баяна с предисловиями трех знаменитых писателей, лежавшая в огромной гостиной на отдельном столике, как молитвенник, внушала мне, гимназисту, почтение.
Баян не был женат, жил в собственном доме в очень большой квартире с сестрой Марией Ивановной, вдовой художника Калмыкова.
Расстались мы с Вадимом Баяном в Александровске в 1919 году. И вот восемь лет спустя он разыскал меня в редакции московской газеты.
Работал он, по его словам, «в самодеятельности» в каких-то клубах, писал тексты песенок и все ждал воскрешения футуризма. Он твердо верил, что Игорь Северянин «воскреснет в советской литературе», а тогда вспомнят и о Вадиме Баяне!
Баян звал к себе в гости: «Выпьем, закусим, будем читать стихи». Я не пошел к Баяну. Года два после этой встречи не видел его и ничего не слышал о нем.
И вдруг... В один из июльских дней 1929 года раскрываю номер «Литературной газеты» и читаю письмо Вадима Баяна Владимиру Маяковскому и рядом — ответ Маяковского.
Вот уж поистине выкинул штуку Вадим Баян. Потешил Москву.
Баян напоминал Маяковскому о том, что когда-то выступал с ним и с Северяниным вместе в первом турне футуристов. Напоминал о своей книге «Лирический поток», а главное, о своем «неоднократно цитированном критиками шуточном двустишии» :
Вадим Баян От счастья пьян.
А так как все это Маяковский не помнить не может, то чем он объяснит, что в его пьесе «Клоп» появляется поэт Баян, «который в обществе мещан импровизирует двустишие:
Олег Баян От счастья пьян?»
«Наличие слишком откровенных параллелей и других «признаков», адресованных к моей биографии, позволяет надеяться на столь же откровенный ответ»,— писал Баян Маяковскому.
Ответ Маяковского известен. Он напечатан во всех его собраниях сочинений.
«Вадим Баян!
Сочувствую вашему горю.
Огорчен сам.
О чванстве не может быть и речи.
Объясняю:
«Каждый персонаж пьесы чем-нибудь на кого-нибудь обязан быть похожим. Возражать надо только на несоответствие. На похожесть обижаться не следует...»
Ответ был уничтожающим.
И надо же! Через несколько дней встречаю Вадима Баяна — гордого, с высоко поднятой головой и сияющими глазами. Обрадовался, увидев меня, подбежал:
— Ну что я вам говорил? Говорил, что обо мне еще вспомнят? И вспомнили же!
В этот момент он казался самым счастливым человеком в Москве. В сущности, он добился цели: только затем и писал анекдотическое письмо, чтобы вспомнили о поэте Вадиме Баяне! Все равно как. Лишь бы вспомнили.
Прощаясь со мной, в гости больше не приглашал. С оттенком явного превосходства, как человек, добившийся своего, сказал:
— Я всегда знал, что останусь в истории русской литературы. *
А ведь, пожалуй, и впрямь остался.
12. Дирижабль «Италия» и экспедиция Нобиле.— Отправляюсь в Арктику.— Архангельские белые ночи.— Алексей Гарри.— Профессор В. Ю. Визе.— Борт ледокола «Красин».
В ранние годы моей газетной работы — то ли в 1923, толи в 1924 году, мне пришлось однажды присутствовать на необычном съезде зарубежных представителей Внешторга. В большинстве это были люди с дореволюционным партийным стажем, политические эмигранты, долго жившие за границей и знающие иностранные языки. Должно быть, поэтому их и назначили представлять советский Внешторг за границей. На этот раз они собрались в Москве, чтобы поделиться опытом своих торговых отношений с буржуазными фирмами. Председательствовал на этом съезде народный комиссар внешней торговли Л. Б. Красин.
Бывшие политические эмигранты, в прошлом профессиональные революционеры, жаловались, как трудно им заниматься коммерческими делами, вести торговые переговоры с бизнесменами — английскими, французскими, итальянскими и немецкими. Обидно им, что должны заниматься коммерцией в то время, когда здесь, на Родине, строится социализм!
Леонид Борисович Красин отвечал. Смысл ответа его был таков: и ведя за границей торговые переговоры с буржуа-бизнесменами, вы так же, как и мы, живущие здесь, в России, участвуете в строительстве социализма! На каком бы участке вы ни работали, чем бы ни занимались по поручению партии, какие бы должности ни занимали, вы строите вместе с народом социализм.
Красин долго и интересно развивал эту тему. Он говорил очень спокойно, сдержанно, без подчеркиваний, без повышения голоса. Но говорил так убедительно и красноречиво, что едва ли остался хотя бы один человек на съезде, не тронутый его словами. Я видел, как яснели, светлели, словно умудрялись неулыбчивые лица слушающих его людей. Это происходило года за три до смерти Красина. Стало быть, Леониду Борисовичу было в ту пору 53 или 54 года. Он и выглядел человеком шестого десятка лет, но того шестого десятка, в котором до старос-сти еще далеко,— красиво седоволосый, как всегда, в элегантном сером костюме, в высоком крахмальном воротничке, негорбяЩийся, мужественно изящный...
Летом 1928 года в Арктике я часто вспоминал Красина именно таким, каким видел его на этом примечательном съезде. Я вспоминал о нем на корабле, которому после смерти Красина было присвоено его имя. В 1927 году мощный ледокол «Святогор» был переименован в «Красина», а год спустя — в 1928 году — спасательная арктическая экспедиция ледокола «Красин» привлекла к себе внимание всего человечества. Участие в этой прославленной экспедиции стало одним из самых ярких событий всей моей жизни. Да могло ли и быть иначе, если сама экспедиция ледокола «Красин» была одним из ярчайших событий истории двадцатых годов нашего века!