Необыкновенные собеседники
Шрифт:
Мы условились еще встретиться, но не встретились. Годы были военные, а до мирных Капитан Чугунная Нога уже не дожил.
10. Путешествие в Миргород.— В Полтаве в доме и в семье В. I. Короленко.— Ленинградское наводнение.
Подписывая в набор какой-то мой очерк, Кольцов поднял на меня укоряющие глаза:
— Все вы пишете о Москве да о Москве. В лучшем случав о Петрограде. Как будто нет других интересных мест. Поехали бы куда-нибудь.
Мы стали с ним думать — куда бы мне поехать, о
— В Миргород,— предложил я.— Поеду и посмотрю: что такое гоголевский Миргород сегодня.
Кольцову идея понравилась. И я отправился в Миргород.
Казалось неправдоподобным, что Миргород, где поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, существует сегодня. Невозможно было представить себе Миргород как советский город. Миргород оставался в памяти как поэтический образ, а не как «населенный пункт» Советской России. По правде сказать, даже не верилось, что Миргород не вымышлен Гоголем. Советская власть в гоголевском Миргороде? Нет, это никак не укладывалось в воображении. И тем не менее есть на свете советский городок Миргород! Да-да, тот самый, где поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, где никогда не просыхает славная миргородская лужа, где свинья похитила жалобу из поветового суда, где... ну и так далее.
Путь в Миргород лежал через Полтаву, и по совету Кольцова я остановился в Полтаве, чтобы побывать в доме и в семье Владимира Галактионовича Короленко.
Мне еще в Москве посоветовали разыскать в Полтаве журналиста Розовского. Он несколько раз присылал в «Огонек» статьи о том, как живут вдова и наследники Короленко, но печатать эти статьи было невозможно! Как ни пытались отредактировать их — не удавалось. Бог знает, какой вздор писал этот Розовский. Но помимо статей присылал он и фотографии. Две или три фотографии Розовского были помещены в журнале, и . это давало мне основание обратиться к нему с просьбой снять для меня номер в гостинице.
Он оказался невообразимо шумным, суетливым, всех и каждого задирающим человеком лет тридцати пяти, небритым, в кепке, которую не снимал даже во время еды. Номер в гостинице он снял для меня, устроив скандал, грозя директору гостиницы всевозможными бедами, если номер мне почему-либо не понравится. Я не знал, куда мне деваться от его опеки. Стоило нам прийти с ним в ресторан, он тотчас поднимал шум, требовал, чтобы нам подавали в первую очередь и накормили лучше, чем прочих, так как, мол, пожаловал «человек из Москвы». Я отказался показываться в его обществе, но, увы, избавиться от него так и не смог. Он подстерегал меня на каждом шагу. Когда я шел по улице, Розовский следовал за мной по пятам, встречал каких-то своих знакомых, судя по всему — недругов, громко на всю улицу грозил свести с ними счеты, показывал на меня и кричал, что я затем и приехал из Москвы, чтобы помочь ему отомстить обидчикам. Не знаю, кто и чем его обижал, но все мои симпатии были на стороне недругов этого человека. Избавиться от него удавалось только в ночные часы.
Я решил, что в дом Короленко пойду один, ни в коем случае не с Розовским. Однако Розовский знал, что я должен быть в семье Короленко. Он пространно и хвастливо рассказывал о своих будто очень добрых и близких отношениях с писателем.
Я встал очень рано,
Всего два с половиной года назад писатель, которого называли «совестью русской литературы», жил в этом доме.
Я позвонил. Еще прежде, чем мне открыли, я вспомнил, как в 1918 году, в день 65-летия В. Г. Короленко, группа очень молодых литераторов, делавших в глубокой украинской провинции крошечную газету «Друг народа», отправила вот сюда, в этот дом, по адресу юбиляра поздравительную телеграмму: «Легче жить, когда живет Короленко».
Сколько мы тогда ни придумывали, так и не смогли придумать другого текста.
В дом впустила меня Софья Владимировна — дочь писателя. Я приготовился объяснить, кто я и с какой целью пришел. Не успел раскрыть рта, как из-за спины Софьи Владимировны показалась голова Розовского — разумеется, в кепке. Боже мой! Он был уже здесь и черт знает что успел наговорить обо мне! Во всяком случае, о моем приходе были предупреждены. По счастью, в семье Короленко знали Розовского, относились
к нему с иронией, и, несмотря на то, что я был представлен вдове и двум дочерям Короленко Розовским, у меня очень быстро установились добрые отношения с хозяйками этого дома.
Правда, первое посещение из-за Розовского было довольно неловким. Розовский непрерывно хвастал заслугами перед Владимиром Галактионовичем. Как-то, уже больной, Короленко по- ' просил Розовского отнести на почту письмо. И Розовский отнес.
Он очень гордился этим. Он считал доблестью, что отправил письмо Короленко, а не присвоил его.
— Ведь это был автограф знаменитого Короленко! Ого! Я же мог сохранить его у себя. Понимаете, письмо Короленко! Шутка сказать! А я не оставил. Отправил!
Розовский с таким гордым видом оглядывал всех сидевших за большим чайным столом, что даже вдова Короленко, Авдотья Семеновна, не выдержала — рассмеялась.
Я попробовал было возмутиться, сказал что-то резкое, но Авдотья Семеновна шепнула:
— Не обращайте на него внимания. Он просто не понимает.
После завтрака, улучив минуту, когда Розовский о чем-то шумно рассказывал Софье Владимировне, Авдотья Семеновна тихо сказала:
— Приходите вечером, часиков в пять. Если он появится, я выпровожу его, а с вами мы побеседуем.
Не знаю, как она выпроводила Розовского. Но в течение нескольких дней, что я прожил в Полтаве, мне удавалось ежедневно проводить в семье Короленко по три, по четыре часа. Я просматривал вместе с Авдотьей Семеновной или Софьей Владимировной архивы писателя, гулял с ними по саду за домом, сиживал с вдовой на крылечке, слушая ее очень интересные рассказы о муже. Вместе с Софьей Владимировной я подолгу выстаивал перед книжными полками библиотеки В. Г. Короленко, иногда прочитывал дарственные надписи на книгах писателей — друзей Короленко, беседовал о Ромене Роллане, чьим романом «Кола Брюньон» увлекались тогда обе дочери Короленко,— и ни разу, ни разу Розовский не являлся сюда при мне!