Необыкновенные собеседники
Шрифт:
Нравы были простые, и посетителей не смущало необычное зрелище — один из редакторов, возлежащий на полу и обсуждающий со своими сотрудниками номер журнала!
Само собой было раз навсегда предположено, что каждый в редакции должен уметь все. Кольцов подавал пример. Если требовалось срочно написать хроникерскую заметку в несколько строк либо взять, что называется, «на лету» интервью, дать заголовок, придумать подпись под фотографией, он, главный редактор, уже известный фельетонист «Правды», присаживался к столу и спасал положение. Но то же должен был уметь и любой постоянный сотрудник. Литературный сотрудник — очеркист,
Даже хорошенькая машинистка «Огонька» Евгения Николаева писала стихи. Нет, не только писала, но и печатала их в таком солидном журнале, как лежневская «Россия».
Одно ее стихотворение, напечатанное в «России», обратило на нее внимание Маяковского. Она ужасно смутилась, когда однажды в редакции Маяковский прочитал несколько строк из этого стихотворения:
Эй вы, святые с венчиками,
Парадный иконостас!
Есть только мужчины и женщины С глазу на глаз!
Евгения Константиновна была непременным членом нашей компании. Я говорю о компании постоянных сотрудников «Огонька» и «Вечерки». Мы начинали свой день встречей в типографии на Петровке, потом шли в «Огонек» и днем отправлялись обедать все вместе — во главе с Кольцовым. Кажется, только Ефим Зозуля ходил обедать домой, жил он неподалеку от редакции — на Тверской.
Москва в те годы была полна частных кухмистерских и столовых. Вывески «Домашние обеды» можно было встретить на каждом шагу, по крайней мере, в центре Москвы. Обеды давались в бывших барских квартирах, кое-где отменно изысканные за роскошно сервированными столами. Мы обыкновенно обедали в «средних» домах, где за большим круглым столом прислуживала сама хозяйка и ее молодые дочери, а готовила с дореволюционных лет сохранившая свое мастерство искусная кулинарка. Славились домашние обеды у Адельгеймов на Большой Дмитровке, ныне улице Пушкина. Братья Рафаил и Роберт Аделыеймы, знаменитые трагические артисты, вписавшие свои имена в историю русского драматического театра, сойдя со сцены в начале двадцатых годов, обрели в Москве новую славу хозяев лучших в Москве «домашних обедов». Однако обеды у Адельгеймов были для нас слишком дороги. Кольцов говорил, что Адельгеймы дерут не столько за кушанья, сколько за богатую сервировку. У Адельгеймов обедали на дорогом фарфоре, а столовое серебро было мечено монограммами знаменитых братьев.
Но и вечером в послерабочее время, бывало, огоньковцы не расставались. То Левидов приглашал к себе на чтение пьесы, то встречались в ныне несуществующем летнем кафе на Гоголевском бульваре, то забегали к Кольцову домой, по редакционным делам либо перехватить у него, как у самого имущего среди всех, толику денег... Одно время у Кольцова брали новые книги. Ни у кого из нас еще не было собственной библиотеки. А у Кольцова благоустроенная квартира и в домашнем кабинете открытые стеллажи с книжными новинками. Сначала он охотно давал книги товарищам. Но со временем начал поварчивать: русский интеллигент считает стыдным не вернуть деньги, взятые в долг, а не вернуть взятые книги считает чуть ли не доблестью...
Кончилось тем, что, придя как-то домой к Кольцову, мы увидели на полке с книгами тщательную надпись тушью на кусочке картона:
«Книг не трогать и не просить».
Надпись
— Отвратительная интеллигентская привычка — не могу отказать, когда просят книгу.
И давал:
Нате. Отвратительная интеллигентская привычка не возвращать книги. Правду скажите, ведь не вернете?
Взявший книгу в приливе чистосердечия иногда признавался:
— Ей-богу, не знаю, Михаил Ефимович.
А некоторые бывали и того откровеннее:
— Не верну.
— Интеллигенты! — ворчал Кольцов, но книгу давал.
На пути из типографии в редакцию «Огонька» — с Петровки в Благовещенский переулок — на ходу вспыхивали литературные споры. Особенно часто говорили тогда об искусстве фельетона. С появлением каждого нового фельетона Кольцова в «Правде» интерес к этому жанру, естественно, повышался.
Кольцов говорил:
— Написать фельетон — значит так сопоставить два несмешных факта, чтобы получилось смешно... Или наоборот: два смешных так сопоставить, чтоб получилось совсем несмешно.
Он приводил примеры.
— Случай номер один. В пустынном переулке советского города встретились два человека. Они много лет живут в одном доме и знают друг друга в лицо. Однако прошли мимо друг друга, не поздоровались. Случай второй. В Финляндии в лесу встретились два человека. Впервые видят один другого. И поздоровались. У нас знакомые не здороваются. У них незнакомые здороваются. Вот вам и фельетон!
Вскоре после смерти Ленина Михаил Ефимович рассказывал в редакции «Огонька»: <
— Бернард Шоу спрашивал в Лондоне советского журналиста: оставил ли Ленин какое-нибудь состояние в наследство своей жене? — Кольцов снял с носа большие круглые очки и стал тщательно протирать стекла носовым платком.— Умнейший человек Англии, а о чем спрашивает! — Поднял голову и улыбнулся одними глазами.— А ведь Ленин действительно оставил Надежде Константиновне наследство. Больничное кресло! Кстати, Надежда Константиновна передает это кресло какому-то санаторию...
Через некоторое время в «Правде» появился фельетон Михаила Кольцова. Фельетон был построен на сопоставлении вопроса Бернарда Шоу с историей больничного кресла...
Как-то приехал в Москву знаменитый до революции петербургский фельетонист Кугель, писавший под псевдонимом «Homo novus»,— выдающийся театральный критик и деятель.
Во дни моего отрочества фельетонами «Homo novus» в «Русском слове» зачитывалась вся интеллигенция от гимназистов до профессоров.
Фельетоны Кугеля всегда были очень громоздки — в «Русском слове» иной раз занимали добрую треть полосы. А ведь формат «Русского слова» был не меньшим, если не большим, чем формат таких газет, как «Правда» или «Известия».
Так писали тогда и Кугель и Дорошевич — некоронованные короли русского фельетона. Да и читатель «Русского слова» любил неторопливое чтение.
Кугель — «Homo novus» — предложил «Вечерней Москве» фельетон. Не помню о чем. Утром в типографии Кольцов поздравил всех нас:
— Товарищи, это событие. Фельетон «Homo novus» — праздник для «Вечерней Москвы», праздник для наших читателей.
Но Кугель написал фельетон по размерам, пригодным для старого «Русского слова», а вовсе не для небольшого формата «Вечерней Москвы». Фельетон занимал целую полосу нашей газеты.