Я не снял фуражку, чтоб загаромСвой лик увядший осветить.Лучи дарило солнце даром,Желая деду угодить.А я не требовал так много,Мне только б лучик золотой,Животворящий на дорогуВ заоблачный мир зоревой.Остерегаясь слов никчемных,О нем стеснялся я писать.И в день скучал болотно-черный,Пытался тучи разогнать,Махал неистово я веткойНад белобрысой головой.Мать улыбалась: «Моя детка…» —В глазах с застывшею слезой.…И вот я, обнажив седины,Теченье лет не позабыв,Стою под солнечной лавиной,Как зарождающийся миф.
«Перетряхиваю скарб бумажный…»
Перетряхиваю
скарб бумажный,За всю жизнь скопились вороха.Думал: буду я писатель важный,На душу не стану брать грехаСамому себе поставить памятникИли затолкать в тартарары.Надеваю я треух и валенки,Ухожу с чувалом за дворы.Будто разгадали намерениеИ чтоб браво шел я, как солдат,Вдарились все на деревне в пеньеПетухи. Не им ли я собрат!Вот так праздник, торжество! Не горбись,Не ломайся былкой на ветру,Будет счастье вперемежку с горемВвечеру и, знамо, поутру!Сам себе внушаю. Тем моментомУже вылез на просторный дол.Прогорел костер, лишь дыма лента.И осиновый забитый кол!
«Как ребенок безвинно побитый…»
Как ребенок безвинно побитый,До угла своего добреду,Непокормленный и непобритыйНа лежанку ничком упаду.Буду плакать без всякой причиныИ, не зная кого обвинить,Я засну, и приснятся лучинаИ моя в изголовье мать,Молвит голосом тихим и скорбным:«Как ты телом, сынок, исхудал!Испытал на веку много горя,Зла людского взахлеб ты познал.Спи покойно, с тобою я рядом,Буду ласково петь я о том,Что в небесном божественном садеОзаренный лучами наш дом.Сам Христос окропил его звездно,Одарил он улыбкой своей.Где ступнул Он, там выросли звезды,Где вздохнул, там приволье полей…».Я уже не проснусь на лежанке,Грешный мир не увижу уже.И забуду, что в нем был я жалкийИ носил тяжкий груз я в душе.Вознесусь я за матерью следомЗа незримый и тайный пределВ caмом светлом и благостном лете,В коем песню последнюю спел.
«Не тучи нынче обложили…»
Не тучи нынче обложилиИ не свирепая гроза,До этого не так мы жили,От солнца прятали глаза.Но снизошло, как милосердие,Как упованья легкий вздох,Над всей сиротскою РасеейМай, не жалея юных ног,Промчался, наряжая щедроЦветеньем сказочным поляС росяным вперемешку ветромИ окунаясь в зеленя.Такое было или не было?Мне разгадать пришла пора.Землею стану я и небом,Отчалив тихо от двора.И все проточное пространствоТравинкой каждой и цветкомМне будет песельным убранством,Неувядаемым стихом.
Твой говор живой
Как грозой полоснуло по озеру,Как росой обожгло дерева.Твои песни ударили по сердцу,Самородные в коих словаПолнокровные и отборные,С горьким привкусом дольных берез.И я вспомнил о русском народе,Про ядреный крещенский мороз.Про наличники в снежном окладеИ цветы на оконном стекле.Вот меня по головушке гладитМать в пригрубном духмяном тепле.Над страницей букварной склонился,Слово первое я прочитал:«Ма-ма…» «Жить тебе, верно, в столице», —От нее я тогда услыхал.Кое в чем преуспел я… и в грамоте,Но молва не прельстила меня.«Ма-ма, – в памяти слышится, – ра-ма…»И шуршит под ногами стерня.Доживаю свой век в малой родинеИ печалюсь: она все бедней,Все скучнее при всякой погоде,Лик ее все старей и скудней.И все думается о безысходном,Нету сил у корней и стволов.Иноземные псы да голодныеРвут ее до глубинных основ.Потому мне особенно дорогоВдруг услышать твой говор живойО лугах и о просеках волглых,О избушке с лучинкой святой.Это чья-то забытая матушкаПред иконой молитву творит,Чтобы в странствиях Манюшкой, ВанюшкойОтчий не был порог позабыт.
Врагом не назову и братом
Все обернулось как-то странно…Когда-то брата я любил.Сегодняшней весною раннейБез слез его похоронил,Я созерцал без мыслей всякихСо стороны, где грязь столкли,Как, чуть поеживаясь зябко,Гроб опустили мужики,И, грохоча по доскам, глина,От снега влажного бела,В зев ямы ринулась лавиной,Как будто этого ждала.И уже вскоре все затихло,Бугор старательно нарыт,И с фото он надменно-лихоВзирал: не буду я забыт!Могила эта коммунистаИ подобает как – звездаНад обелиском мутно-льдистымНа невозвратные года.Их вспоминать охоты нету,Как ломом ворошить труху.Он все грозил: «Вас, всех поэтов,Подвесим скоро на суку!Тебя же первого, особоОпасен для Отчизны гад!».Он рутинером был и снобом,И, разумеется, богат.А я любил его когда-то,И при разлуке я скучал.…Последний вот его причал.Врагом не назову и братом.А на кресте, где чернобыл,Молитвенно поет синица.И надпись: «Пусть покойно спится.Для партии ты верным был».Я, уходя, знал наперед —Сюда стопы я не направлю.Не нарушая вечных правил,По коим наша Русь живет,Неслышные слова для слухаСронил: «Земля пусть будет пухом».
«Живу в материнской избе…»
Живу в материнской избе?Но нет материнского крова,А крова основа – короваДа кости ее в ковыле.Созревшим дышу чабрецом,Нарвал, где останки буренки,На Песках, на бросовой кромке,Вблизи с нелюдимым кустом.Он сторож кладбища сего,Хотя безоружен, но грозен,Сам с виду застенчиво-розов(Тут череп, как омута дно!),Он ветру шуметь не велит,Он гонит назойливых пташекИ вслед им рассерженно машетИ жалобно после скулит.Порой я сюда прихожу,Где кости кормилицы Зорьки,И куст уважительно-зоркоГлядит, ждет, чего я скажу.А я помолчу и идуОколицей дальше пустынной,Как будто бы с мамой и сыном,И в сердце не чую беду.А наша избушка… ЕеПродлится пусть век в песнопенье,Где жизни бессмертно теченьеИ призрачно горе мое.
«Я иду. Никому я не нужен…»
Я иду. Никому я не нужен.И мне тоже не нужен никто.А желанна зловещая стужа,Она в поле и в душу метет.Одичал я в сиротстве российском,Я отбился от кровных основ,Самозванно явившись «мессией»Средь пустынных могильных холмов.Что ищу в этом замкнутом круге?Что хочу? Что легко обещал?Но в упор мне ударила вьюга,Что имел я, тотчас потерял.Мать и сын мой в безмолвии неба,Зрит их, плачет трава-мурава.Темный голос с издевкой: «О, лепо!Замутилась его голова!»Замутилась и в стынь окунулась,Будто прорубь, бездонная ночь.И судьба потаясь отвернулась,Ей самой даже стало невмочь.Тянет жилы постылая мерзость.День уходит. И сникнет второй.Поле жизни под снегом померкнет.Кто вздохнет над пропащей душой?
«Реальность – грубая надстройка…»
Реальность – грубая надстройка,А кровля – плесень горбылей.Стол. И окурок. Кучно строки.Лицо подсолнуха желтей.И это все неприхотливость,Ни боль, ни сладости озноб.Штрихом мелькнуло и простилось…С ухмылкой вяло чешешь лоб.А тут совсем загадок нету(Иной под шкурою медведь!),Коли под кроной столько света,Увидишь – можешь умереть!И я поэтому на равныхС березой рядышком стою,И в душу речь струится плавно,И молча я благодарю.«Как жил – так и живи!» – вещает.И я с дороги не собьюсь.Всю землю не объять большую,К тебе я кроной обернусь.И мать во мне ты угадаешь,Ее прояснятся черты.Кто слеп, поэму им подаришьБлагой реальной красоты.
«Помолился на кукушкин плач…»
Помолился на кукушкин плач,Повздыхал у траурной сирени,Никому в округе не палач,Свет не заслонял своею тенью.Лобызаться ни к кому не лез,Проповеди не читал блаженно.Обегал сторонкой меня бес,Хохоча с издевкой оглашенно,Мол, ни там ни тут я не обрелНи тщеты, ни злата отвращенья,Налегке босой полями шел,Улыбаясь птицам и растеньям.И пустой всегда была сума,Хоть на дне б нечаянный орешек.Всякого словесного дерьмаСлышал от того, кто с красной плешью.Были средь людей ему сродни,На виду они рога носилиНочи напролет, а также дниНа худое прилагали силы,Превращали в тлен цветущий логИ дома от душ опустошали.Я их желчь натужно превозмог,Мне молитвы крепость придавали.Возвращал я к жизни цвет земли,Воскрешал людское оживленье.Урожай просил я у зимы,А у лета – песен, вдохновенья.
