Неоднажды в Америке
Шрифт:
…Какая энергетика, что вы? Мне английский совсем не давался, нет у меня способностей к языку. Сейчас говорю кое-как, но вы же слышали мой акцент? А письменный английский совсем никакой. Тут чтобы инженером-энергетиком быть, надо было экзамен сдать да пару лет учиться.
А чтобы экзамен сдать, надо толстенную книгу терминов выучить. Несколько тысяч. Я учил-учил, и всё никак. Года уже не те, под пятьдесят мне, не пошло. Два раза пытался сдать экзамен, не могу. А жена-то болеет, а дочка-то растёт… Ох, дочка, это отдельная история, да…
О чём я? А, так плюнул и пошёл строителем. Но пару месяцев только выдержал, надо было лазить куда-то, высоко, страховки у меня нет, платили семь долларов в час, денег не было… Да нет, что вы, то официальным строителям
Тогда я в русскую транспортную компанию пошёл, они без опыта брали и десять долларов в час давали. Это я потом понял, что это мало, что обирают нашего брата, а тогда хорошо казалось, да. Ну вот, а теперь такси вожу… Да как вам сказать? С четверга по воскресенье до двух часов ночи, иногда до трёх. Часов пять-шесть посплю – и опять. Выходных нет. Нет, вы меня неправильно поняли, я могу себе выходной в любой день устроить, иногда беру, конечно. Но есть, знаете, такие мёртвые недели, летом несколько, пока все в отпуске, и вокруг Кристмаса тоже, тогда клиентов нет совсем, я даже пятисот долларов в неделю не зарабатываю, которые надо на медальон отдавать. Так что на те недели копить надо. Вот сейчас дочка на новую квартиру переезжает, надо машину ей новую, мебель…
Ей и так за учёбу платить надо, что вы! Она деньги в долг берёт. Вообще она умница у меня, хорошо учится, первая в своём классе, ей стипендию в колледже дают хорошую. Но чего нам это стоило…
Да ну, чего я вас буду своими историями мучать… Интересно? Ну ладно, ехать далеко… Вы знаете, какой самый тяжёлый возраст для эмиграции? Правильно, наш, от сорока – сорока пяти до шестидесяти двух где-то. Адаптироваться уже сложно, на пенсию рано. А хуже всего то, что дети у таких эмигрантов часто подростки, и вот это самое ужасное. Подросткам ведь родители больше всего нужны.
…Нет, вы меня неправильно поняли. Деткам маленьким, конечно, больше нужны, но тем физический уход нужен, забота, ласка, а я не про то. Подросткам твёрдая рука нужна, они же в этом возрасте норовят от рук отбиться. Дисциплина нужна, ориентиры какие-то да чтобы родители противостояли ровесникам, плохим влияниям всяким. Чтобы выручить могли, если ребёнок в передрягу попал или с плохой компанией связался. Короче, авторитет нужен. А какой мы авторитет? Приезжает сюда человек, ему за сорок, язык никакой, потерян, растерян, не знает, куда приткнуться, работы нет, денег нет, стресс жуткий. Он весь своими бедами поглощён. А подросток, в отличие от, скажем, двухлетнего ребёнка, постоянной заботы не требует, ест сам, одевается сам и т. д. Ну, родители и запускают. Ребёнок идёт в школу, язык схватывает на лету, в культуру вписывается за пару месяцев, родители для них и так не авторитет, а эти потерянные безъязыкие эмигранты – не авторитет тем более. Да и не до него им. Пока спохватываются, ребёнок уже связался чёрт-те с кем, а что они могут сделать? Нет, вы мне скажите, что они могут сделать? Они в чужой стране, без языка или с минимальным языком, без связей, без корней – без ничего. Ничего они не могут сделать.
…Вы тоже такие истории знаете?.. Точно, точно, на нашу похоже. Эмигрировать в подростковом возрасте очень плохо. Неудачный возраст для этого, я считаю… Ну, смотря какие родители, конечно, но я про большинство.
…Нет, нам ещё повезло, ни на тяжёлые наркотики она не села, ни с законом проблем не было. Но там много чего было, и с мужчинами намного старше себя связывалась, которые её использовали, и учиться не хотела, и пила…
А жена у меня больная, я вам говорил. А я по двенадцать часов в день работаю. И что, скажите на милость, делать?
…Да нет, как-то вытащили… Пару лет мыкались, но вытащили. Я ж говорю: нам сравнительно ещё повезло,
…Ну вот мы с вами и приехали… Да что вы, о чём тут жалеть? Жизнь, как говорится, не терпит сослагательных наклонений. Кто знает, что бы там было с нами? У меня вот экзамен завтра – на гражданство. Буду гражданином этой страны. Уже второй месяц вопросы учу – и по анкете, и историю. Спасибо. Спасибо… Обязательно. Дочка моя теперь счастлива, перспективы у неё в жизни хорошие, а в той стране, может, и не сложилось бы так. Неизвестно ведь. И жену мою там изуродовали – операцию делали и задели что-то… Не, я не знаю, я ничего в этом не понимаю. Но тут её лечат хорошо, что я вам могу сказать. Лекарства какие-то прописали – помогают. Ей их бесплатно дают… Потихоньку налаживается. Вожу вот такси, зарабатываю. Только спина болит, сидеть тяжело столько часов в моём возрасте. Но я не жалуюсь. Мне до пенсии, знаете, ещё далеко. Вы звоните, если вам такси нужно, вот мой телефон. Сдачу вам дать?.. Спасибо ещё раз. Конечно. До свидания.
Сирень
Меня всегда завораживали, гипнотизировали яркие, насыщенные краски, но их мало было в моём детстве. Мебель, люди, улицы, одежда, предметы быта, даже детские площадки – всё сливается в памяти в одну серо-коричневую массу. Я помню, как выделялась в толпе и привлекала к себе внимание девушек мaмина ярко-фиолетовая блузка, присланная тётей из Америки. Помню, как поразил воображение неоново-жёлтый фломастер одного из одноклассников; ему папа привёз целый набор из загранкомандировки. Помню, как часами разглядывала сочащийся красками и изобилующий невиданными красотками альбом «Варьете», привезённый мужем соседки после войны из Германии.
Цвета окружающего мира я тоже помню, но они были какие-то несочные, блёклые и не удовлетворяли мою потребность в яркости. Визуальный авитаминоз продлился всё детство и юность и закончился только в Америке, после того как я завалила свой шкаф ядовито-синими, сиреневыми, красными и зелёными вещами – чем ярче, тем лучше, – и проходила в таких попугайских нарядах несколько лет. Но это было потом, а тогда, в конце семидесятых и начале восьмидесятых, моим любимым местом в Москве был Сиреневый бульвар. Как только зацветала сирень, я убегала туда чуть ли не каждый день, наспех бросив ранец в коридоре и едва перекусив. Пусть другие поют оды дурманящим запахам – я наслаждалась красками. Любые оттенки сиреневого были и остаются моими самыми любимыми.
В пять лет мне подарили набор красок, с которым я не расставалась. Краски быстро закончились, мне купили ещё, потом ещё… Набора хватало на неделю, максимум на две. Часами смешивая акварели, я старалась воссоздать на бумаге яркий, насыщенный мир, живший в моём воображении, но – увы! – как ни колдовала я над красками, результат никогда не оправдывал ожиданий. Перенести мечту в реальность не получалось.
Я помню красивых женщин, но не помню ярких. Возможно, поэтому появление в моём безнадёжно-блёклом мире Эммы так отложилось в памяти. Мне было тогда лет восемь. Двоюродная сестра бабушки отмечала очередной юбилей. Многочисленные мамины родственницы, все солидные, носатые, усатые, все в квадратных кримпленовых или шерстяных платьях и без каких-либо намёков на косметику, толпились на кухне, резали салаты и раскладывали пирожки по тарелкам, а я, как всегда, устроилась в углу гостиной с книжкой в руках. Раздался очередной звонок в дверь, одна из тёть пошла открывать, послышались возгласы: «С днём рождения, тётя Поля!», «Спасибо, Эммочка!», громкие причмокивания и смех. Я лениво повернула голову, ожидая увидеть очередную представительницу маминой родни, неизменно награждённую большим носом и чёрными усами, но вместо этого увидела существо из какого-то иного – цветного – мира.