Неоднажды в Америке
Шрифт:
Вошедшая женщина была яркой блондинкой с пышными волосами, уложенными волной, броско, но со вкусом накрашенная и одетая во что-то жгуче-сиреневое вперемежку с белым. Она грациозно перемещалась по комнате на огромных каблуках и излучала… Я ещё не знала, что это такое, я в жизни не слышала про sex appeal, но притягательность, исходившая от Эммы, энергия, волнами разошедшаяся по комнате, была очевидна даже мне. Эмма не была особенно красива, это я поняла потом, а тогда черт лица толком не разглядывала. Что интересно, я совершенно не помню реакцию на неё других женщин, тем более мужчин. Я никого не замечала в тот вечер, смотрела только на Эмму и
– Какая красивая была эта тётя, – сказала я маме, когда мы ехали домой.
– Тётя? – рассмеялась мама. – Это твоя четвероюродная сестра. Никакая она не тётя, ей только двадцать с чем-то лет.
– Ну, двадцать лет – это уже тётя…
– А я в свои тридцать восемь уже, наверное, старуха? – улыбнулась мама.
Рисовать я хотела только красками. Часами, целыми днями, постепенно перейдя от акварелей к масляным, я смешивала, экспериментировала и колдовала над светом и цветом. Постепенно у меня начало получаться: цвета на бумаге становились насыщенными, сочными, живыми – такими, какими я видела их в своей голове.
– Лерочка, у тебя несомненный талант, – говорили учительницы в школе и кружке во Дворце пионеров, – но надо работать над рисунком, над линиями, ты же всё только краски ляпаешь.
Я не хотела работать над линиями, рисовать кувшины и утруждать себя полутонами. Я хотела, как Миро – цвет, цвет и ещё раз цвет. Кому нужны детали, когда есть такие краски? Да мало ли художников видят мир через призму ярких цветов, а не вырисовывают руки, головы и статуи! Не хочу и не буду!
– Тебя не примут ни в одно художественное училище, – сетовала мама. – Там надо рисунок сдавать, а не только цветом владеть.
– Ну и пусть, – бурчала я в ответ. – Пойду в инженеры, как бабушка, буду рисовать для души. Пальчики вырисовывать – не моё.
Сеня был в нашей семье, кажется, всегда. Его отец, младший из дедушкиных братьев, рано умер, мать вскоре вышла замуж, родила ещё двоих детей и была поглощена новой семьёй, а неприкаянный Сеня целыми днями ошивался у любимого дяди – моего деда. Дедушка был Сене чем-то вроде второго отца. Сенька был младше мамы всего лет на десять.
О том, что Сеня не очень умный, я знала с детства: бабушка и папа очень любили это обсуждать. В нашей семье круглых отличников, золотых медалистов и победителей всяческих олимпиад перебивающийся с троек на четвёрки, не хватающий звёзд с неба и особо не любящий читать Сеня был белой вороной. Бабушка самолично готовила его в институт и не переставала сокрушаться: не шла у Сени физика, ну никак.
Впрочем, всё это было до меня. Я первый раз увидела Сеню, когда он вернулся из армии. В квартиру вошёл незнакомый парень в шинели, долго со всеми обнимался и целовался, а потом подхватил меня на руки и закружил. Я почему-то совсем не испугалась этого огромного чужого дядю, а обрадовалась и весело засмеялась. Это была любовь с первого взгляда – добрый улыбчивый великан, любящий и понимающий детей, и обожающая его племяшка, не слезавшая с дядиных колен.
Сирень в тот год зацвела поздно из-за холодов, долгожданный поход на Сиреневый бульвар всё откладывался, а когда, наконец, можно было идти, все вдруг оказались страшно заняты. Одну меня отпускать не хотели – всё же пара остановок на автобусе.
– Сень, возьми Лерку на бульвар, а? – попросила мама. – Она тут всем нам плешь
– А что, пошли, – не отказался он.
И мы пошли. Гуляли, болтали. Я рассказывала Сене дурацкие детские анекдоты и истории из жизни школы. Он делал вид, что всё это ужасно интересно, срывал для меня маленькие соцветия сирени, щекотал курносый нос, мы смеялись…
И тут я увидела Эмму.
Не заметить или не узнать эту женщину было невозможно: она выпирала из окружающей серо-коричневости, как пружина из порванного матраса. Эмма сияла даже в сиреневом саду, а он бледнел рядом с ней, отодвигался на задний план и становился лишь фоном для ослепительно белых пышных волос, больших ярко-коралловых губ, насыщенно-бирюзового платья и стройных ног на высоченных каблуках. Кажется, она была с подружкой, но вспомнить, как выглядела подружка, мне не удалось бы не только сейчас, но и тогда, через десять минут после расставания. Подружка сливалась с фоном.
Сеня остановился. Посмотрел. И пошёл дальше, чуть заметно вздохнув. Он прошёл бы мимо, но я бросилась к девушкам, размахивая руками:
– Эмма! Эмма! Это я, Лера, ты меня помнишь? Ты моя четвероюродная сестра, мы познакомились на дне рождения тёти Поли!
– Да, да, конечно, – растерянно улыбнулась Эмма. – Было очевидно, что помнит она меня плохо.
– Познакомься, это Сеня, мамин двоюродный брат, но он с другой стороны, с дедушкиной, а ты с бабушкиной.
Эмма вежливо улыбнулась. Прерывать прогулку по парку и беседу с подругой ради этой четвероюродной пигалицы и её долговязого дядюшки ей явно не хотелось. Сеня молчал как в рот воды набрав, и я, побарахтавшись в водовороте односторонней беседы, поспешила распрощаться.
Сеня молчал почти до самого дома, рассеяно и односложно отвечая на вопросы. «Влюбился!» – радостно подумала я. Идея брака Сени и Эммы мне очень понравилась. Если Сеня, всё время торчащий у нас дома, женится на Эмме, то и она будет часто у нас бывать, а значит, я смогу с ней общаться. Она научит меня одеваться и краситься, и я буду похожа на неё, когда вырасту.
– Сеня, если тебе нравится Эмма, ты попроси у мамы, она тебя с ней поближе познакомит. Она с её мамой всё время по телефону болтает. Они там хорошие все, ты не стесняйся.
– Лерка, не говори ерунду и не лезь в дела взрослых. Я ей нужен как корове седло, – угрюмо проворчал Сеня и от дальнейших разговоров на эту тему отказался.
Тем не менее я поделилась своими наблюдениями с мамой. Мама улыбнулась, повторила мне, что лезть в дела взрослых нехорошо, но при следующем разговоре с Милой, Эмминой мамой, Сеню упомянула. Хороший, мол, еврейский мальчик, институт заканчивает, в армии отслужил, высокий, приятный, порядочный, не пьёт. Видел Эммочку на Сиреневом бульваре, когда гулял там с Лерой. Да, кстати, очень любит детей, и они отвечают ему взаимностью. Может, им сходить куда-нибудь вместе?
Мне было страшно интересно, чем всё это закончится. Спрашивать у Сени было неудобно, а мама только отмахивалась и говорила, что не лезет в чужую личную жизнь и мне не советует.
Сеня заканчивал институт и бывал у нас всё реже и реже, особенно после смерти дедушки. Он пришёл однажды в осенний дождливый вечер весь какой-то поникший, долго курил с мамой на кухне, закрыв дверь. Я слышала, как мама упрашивала его остаться у нас ночевать, не идти домой под дождём, но Сеня только поднял воротник, втянул голову и ушёл в ночь, забыв даже со мной попрощаться.