Неодолимая страсть
Шрифт:
Она прижалась лбом к его груди и сказала:
– Как ты добр.
Монтойя поднес ее руку к своей плоти и заставил обхватить ее.
Амелия сжимала, ласкала, изучала его. Колин прошипел сквозь стиснутые зубы:
– Ты заставишь меня кончить.
– Если тебе это доставит удовольствие, то кончай, – ответила она, желая сделать ему приятное. Желание удовлетворить его словно делало графа принадлежащим ей.
– Кокетка.
Она замерла, большая теплая рука легла на ее грудь. И тотчас же ее сосок, уже напряженный и твердый от одного прохладного воздуха, окаменел.
– Смотри, как ты хорошо умещаешься на моей ладони, – прошептал он, начиная двигать бедрами. – Ты создана для меня, Амелия.
Она издавала слабые стоны, а он потягивал пальцами ее сосок, и волны наслаждения захлестывали все ее нутро. Что-то внутри ее сжималось, закручивалось, заставляя беспокойно метаться.
– Как быстро ты откликаешься на мои ласки. – Он отклонился назад и спустя мгновение она вскрикнула от того, как влажные губы обхватили нежный кончик ее груди. Она судорожно ухватилась за его сосок, и Колин зарычал, прижимаясь к ее коже, заставляя ее вибрировать. Это сводило Амелию с ума.
Мощными руками он обхватил ее за талию и, приподняв, с упоением стал ласкать языком ее грудь и сосок.
Все мысли вылетели из головы Амелии, превратив ее в сгусток желания и страсти. Утрата разума еще крепче связывала Амелию с ним. Существовал только один человек, которому она могла бы вот так же отдать себя.
– Скажи мне, что тебе это нравится, – попросил он, берясь за ее другую грудь. – Скажи, Амелия. Не молчи.
Он прикусил ее сосок, и она вскрикнула. Он начал со сводившей ее с ума медлительностью ласкать грудь языком. Но этого было недостаточно, чего-то не хватало. Амелия начала извиваться, со стонами выгибать спину, стараясь глубже проникнуть в его рот.
– Что тебе нужно? – спросил он шепотом. – Чего ты хочешь? Скажи, и я дам тебе это.
В отчаянии она умоляла его:
– Дай мне его в руки… пожалуйста… мне надо…
Он исполнил ее просьбу, и она чуть не задохнулась. В ее руках запульсировала его плоть и горячая струйка увлажнила пальцы. Амелия потрогала пенис и обнаружила на головке маленькое отверстие. Она погладила его, и Колин, содрогнувшись, впился губами в ее грудь.
Она не могла видеть, но все ее остальные чувства обострились. Ноздри наполнял запах его горячей кожи. Ни с чем не сравнимый запах, усиливавший желание. Ее осязание стало настолько болезненно острым, что даже легкое дуновение воздуха покалывало кожу.
– Пожалуйста, – просила она, желая чего-то большего.
В последний раз, втянув в рот ее сосок, Монтойя выпрямился и приподнял ее. Затем взял на руки и понес к ожидавшей их постели.
Когда карета Марии, свернув с большой дороги неподалеку от Ридинга, въехала во двор гостиницы, Саймон находился в самом скверном расположении духа. Двое из людей Сент-Джона верхом на лошадях, не обремененные медленно движущимися каретами, ускакали вперед. Если им повезет, они вернутся и укажут верное направление, а возможно, даже и определенное место.
Весь день был сплошным мучительным испытанием. Вскоре после того как Амелия взяла наемную карету, кучер высадил ее и ее спутника, поскольку не захотел выезжать из города. Тогда они наняли другую карету и поехали дальше. Такого развития событий и следовало ожидать. Что больше всего беспокоило Саймона, так это сообщения о большом количестве всадников, говорящих по-французски, двигавшихся в том же направлении впереди них.
Это могло ничего не значить, но это мог быть и Картленд.
Саймону хотелось рассказать все об этом деле Марии, но так же сильно ему не хотелось выдавать Колина, который не один раз рисковал жизнью, спасая друга. Поэтому за обедом Саймон ничего не сказал, они разошлись по комнатам, чтобы немного отдохнуть.
Однако ни у него, ни у Лизетты не было никаких вещей, необходимых для путешествия. Им не во что было переодеться, с ними не было слуг. Не было даже приличного экипажа, спина болела после долгой тряски в легкой карете.
Но Колин по крайней мере упомянул Бристоль, и это давало Саймону преимущество. Он осторожно намекнул Марии, в какую сторону ехать, и тайком послал одного лакея к себе домой, чтобы тот предупредил его слугу об изменении планов. Слуга должен был расплатиться по счетам, сложить вещи и забрать горничную Лизетты.
Думая о француженке, он перевел взгляд в ее сторону, она сидела перед камином. Им пришлось поселиться в одной комнате, всех их, приехавших вместе, оказалось достаточно, чтобы занять все свободные комнаты. Мария жаловалась на плохие условия в гостинице, заявляя, что у Сент-Джона повсюду множество людей, готовых услужить, они примут их и удобно устроят. Саймон же настаивал, что нельзя отдаляться от дороги, но это не убеждало ее, и он понимал обоснованность ее доводов. Однако он совсем не желал, чтобы Мария догадалась, что он солгал о своей поездке на отдых, это станет ясно, если он появится в той же одежде.
Легкий вздох заставил его обратить внимание на Лизетту. Она разделась до сорочки и свернулась калачиком, поджав ноги и прикрыв колени одеялом. Белокурые локоны развились, разрушив модную прическу, и беспорядочно падали на бледную кожу. Лизетта, как это часто бывало, читала, глотая длинные исторические романы с жадностью, удивлявшей его. Почему у нее такой интерес к прошлому? Они всего лишь собирались потихоньку разузнать кое-что, а она все равно взяла с собой книгу.
Нахмурившись, Саймон подошел к кровати и разделся до белья. Затем забрался под одеяло. Из-под прикрытых век он разглядывал Лизетту, восхищаясь ее нежной, золотистой красотой и думая о том, почему находит ее такой непривлекательной. Это был первый случай в его жизни, когда внешняя привлекательность не могла заставить забыть о внутренних пороках. По красоте Лизетта могла бы поспорить с Марией, и происходящее казалось еще более странным.
Эти женщины во многом были похожи, но это только подчеркивало их различие. У Марии был внутренний стержень, словно из стали, созданный ее несгибаемой волей. Лизетта, как временами казалось, шагала по своему жизненному пути неуверенно. Саймон не понимал, почему она то наслаждается своей ролью, то презирает ее.
Его инстинкты были безошибочны, и он привык полностью полагаться на них. Что-то говорило ему, что не все ладится в мире Лизетты. Она была наемной убийцей, и ледяное хладнокровие помогало ей в выбранной профессии. Но равнодушие к другим иногда опровергали короткие вспышки смущения и раскаяния. Он подозревал, что она слегка «тронутая», и было трудно одновременно испытывать симпатию и неприязнь к одной и той же женщине.