Неофит в потоке сознания
Шрифт:
– А как это?..
– Просто отвечай на вопросы. Ты человека убивал? Блудил? Воровал? Завидовал? Врал?
Я вспоминал прошлое и, запинаясь, отвечал «да» или «нет».
– Водку пил? Курил? Наркотики принимал? Посты соблюдал? В среду и пятницу постился?
Я почувствовал замешательство, но взглянул на отца Виктора – он слегка улыбался – и понял, что врать этому человеку, или стыдиться его – не имеет смысла. Он и без моих ответов всё наперед знает, будто насквозь видит. …Ну, и меня прорвало, и стал я рассказать о своих преступлениях и подлостях, которые натворил за всю жизнь. Отец Виктор кивал головой и внимательно слушал. Потом нагнул мою голову, накрыл лентой с крестами и прочел молитву. Я понял, что грехи он мне отпустил. Потом он поднял с аналоя и протянул металлический Крест, книгу Евангелия и я прикоснулся к ним сухими от волнения губами.
– Ну вот и молодец, Михаил. Все названные тобой грехи тебе прощены и отпущены Господом Богом. Ты пойди сейчас к свечному ящику, – он показал рукой на стойку, где я покупал свечи и подавал записки, – купи книжку о первых шагах в храме, почитай. Перебери свою жизнь год за годом, выпиши на листок бумаги грехи за всю жизнь и в следующую субботу приходи на генеральную исповедь. Четыре дня, начиная со среды, попостись, а в воскресенье приходи натощак, мы тебя причастим.
Отошел от аналоя и согласно батюшкиному благословению, встал в очередь к свечному ящику и принялся издалека выбирать, что бы мне купить. К нам подошла необычная пара – женщина лет за пятьдесят и девочка-даун, вечный ребенок, с безумным, веселым лицом. Видимо по привычке, женщина прошла без очереди к продавщице в черном сатиновом халате и протянула деньги за свечи. В это время девочка поравнялась со мной, приветственно улыбнулась, коснулась моей руки своими пальчиками, не знавшими ничего кроме мягких игрушек и слегка подпрыгнула от радости. Я улыбнулся ей в ответ и слегка кивнул, но та уже переключилась на старичка впереди меня и его одарила своей безумной радостью. Мне почему-то подумалось, что вот передо мной абсолютно счастливый человек, пусть больной, неспособный к интеллектуальной деятельности, да и вообще мало на что способный, но – счастливый!
Девочка не знает, что она больна, скорей всего, считает себя вполне нормальной и даже симпатичной, её любит мама, эти люди в церкви, батюшка, ей почти всегда весело, она добра ко всем, сейчас её приведут домой, покормят, угостят конфеткой и она уединится в своём родном уголке, чтобы играть с плюшевым мишкой, красавицей-куклой, белым пушистым зайчиком, с протёртым на шейке мехом от долгого и частого держания пальцами во время игр и сна в обнимку. Да, этой безумной, веселой, больной девочке вполне комфортно живется и может именно благодаря своему безумию, она счастлива.
Вспомнилось, что на западе долгое время идут дискуссии о необходимости уничтожения этих милых созданий, о внутриутробной диагностике на стадии беременности и абортированию крошечных человечков, отличающихся от остальных людей всего-то лишней хромосомой, вполне добродушных, по-детски простых и веселых, но мешающих комфортному проживанию родителей на пространстве, где злые, хорошо воспитанные и образованные люди строят рай на земле, ввиду полного отрицания рая небесного. Долго еще бродил я, покинув церковь, по извилистым арбатским переулкам, размышляя о превратностях земного счастья, надежде, непривычной жертвенной любви, которые раскрываются в церковном общении между простыми, пусть даже порой, и безумными людьми.
Однажды мне довелось присутствовать при крещении взрослого человека. Обнаженный мужчина в плавках повернулся лицом на запад – символу тьмы, священник вопрошал:
– Отрицаеши ли ся сатаны, и всех дел его, и всех aггел его, и всего служения его, и всея гордыни его?
– Отрицаюся, – отвечал крещаемый.
Затем его повернули на восток – символу света и снова:
– Сочетаваеши ли ся Христу?
– Сочетаваюся.
Меня крестили во младенчестве, некоторое время бабушка водила меня в храм и причащала, а потом бабушка обессилила, слегла и умерла, я отошел от Церкви и стал жить как неверующий, будто и не отрицался от дел тьмы. Жизнь моя потеряла глубину, стала плоской, как лист бумаги, разрисованный пьяными каракулями. Покаяние в храме после долговременного отлучения от Церкви святые отцы называют вторым крещением, стало быть, необходимо восстановить своё естественное человеческое отвращение от дел тьмы.
Итак, я скорблю о падении во тьму, искренно каюсь и отрицаюсь от мерзких адских деяний. Я ненавижу гордость и многочисленных её уродливых детей. В гордости нет любви, а только эгоизм и ненависть к любому, кто покусится отнять вожделенное, иной раз такая ненависть, что не остановится и перед убийством. Конечно, только в состоянии помрачения ума возможно забыть, что всё – абсолютно всё, что мы имеем хорошего – дано нам Богом. Сказано же, «без Меня не можете делать ничего», «волос с головы вашей не упадет без Моего повеления», а мы в помрачении ума присваиваем то, что дано нам свыше и кричим: это всё я!, это всё моё! Да ничего у нас своего нет, кроме тех преступлений, на которые мы так легки.
А разве тщеславие наше не от помрачения разума? Разве мы не присваиваем воровато таланты, которые Господин дал рабам Своим на время отлучения от торжища? Ходим по рынку, позвякивая золотыми монетами, только что полученными из Господских рук, торгуем и опять же воровато присваиваем прибыль, чтобы потратить на свои животные похоти: похвастать, поесть, попить, поблудить… Не зря же святые отцы называют тщеславие самым страшным вором! Вот так работаешь, не жалея себя, не покладая рук, из последних сил, чтобы добиться чего-то хорошего, а стоит хотя бы мысленно присвоить полученные дары или прихвастнуть слегка: вот, дескать, какой я сильный и удачливый – и всё, у тебя весь заработок отняли и из графы «прибыль» переписали в графу «убыток», а ты остаешься гол как сокол, и снова начинай сначала.
А взять то скотское явление, которое мы так часто называем священным словом «любовь», а на самом деле – блуд, разврат, извращение. Вот уж где человек достигает вершины лукавства, глубины лжи, совершенства соблазна! Как только мы не изворачиваемся, на какие только хитрости не сподобляемся, чтобы получить своё гнусненькое, липкое, смердящее «хочу и буду». В древние времена блудников в дом не пускали, камнями побивали, смолой обливали, валяли в перьях и возили на хромой кобыле по селу. Бабушка рассказывала, что не только блудника, но даже «разженю», то есть разведенного, в дом пускать не положено было, но даже общаться не моги – грех, «страм» – а ведь это не такая уж древняя история, а совсем рядом, годы тридцатые, сороковые двадцатого века – только руку протяни. А вот поди ж ты, в наше время, если ты не блудишь, то уж и не человек вроде, а так, последний неудачник… Вот уж князь блуда, наверное, гордится перед мрачным начальством своим и перед Богом! Сколько через эту гнусность народу в бездну отправил – сотни миллионов!
Прощай! Прощай гордость, тщеславие, прощайте обиды, блуд и обжорство, ложь и лукавство, жадность и зависть. Отрицаюсь от вас и всю оставшуюся жизнь буду с Божией помощью уничтожать вас, выжигая из души незримым огнём благодати.
Всё-всё я тогда сделал, как велел батюшка, «со страхом и трепетом» – и впервые причастился, вышел из храма, как из бани – чистый и легкий – и почувствовал, что с этого дня у меня началась новая жизнь, гораздо лучше прежней. Я и всегда-то с удовольствием читал, особенно когда приходилось часами ожидать Палыча в машине, а тут набросился на новые книги, церковные, и стал их жадно «проглатывать», пытаясь наверстать упущенное за прежнюю жизнь. Да, мне постепенно открывался новый мир, где всё было иначе: вместо развлечений – сосредоточенная молитва, вместо смеха – покаянный плач, вместо вкусной и обильной пищи – пост, и в конечном счете, вместо посмертных мучений в аду – вечное райское блаженство. Наконец, в жизни появилась ясная высокая цель, выстраданный смысл; мало-помалу хаос вокруг стал объясняться законами духовной жизни, наконец-то, всё становилось на свои места, и мне это очень нравилось.
Вот только вместе с радостью открытий пришли в мою жизнь и неприятности: оказывается, изменение моей жизни в лучшую сторону у друзей и близких вызвало нечто вроде шока. Каждый норовил спросить, а не сошел ли я с ума? Как-то не очень здорово, думал я с горечью. Наверное, если бы я стал воровать и убивать, блудить и пьянствовать – они бы это поняли, скорей всего оправдали и вряд ли подвергли сомнению нормальность моей психики. Но стоило мне встать на путь очищения души от зла – извольте – я псих!