Неофит в потоке сознания
Шрифт:
– Послушайте, дорогой товарищ, эта девушка, – я кивнул головой в сторону своей избранницы, – моя жена. Я очень прошу вас больше не подходить к ней.
– Ты что, парень, с ума сошел? Да это Верка, мы вместе работаем. С какой это стати не подходить? – Парень нимало не смутился, напротив, его забавляла ситуация, в которой он считал себя непревзойденным, в отличие от меня, увальня, но мне-то было известно то, чего не мог знать этот красавчик: я уже любил девушку, и она была просто обречена стать моей избранницей, может поэтому, мне было интересно как бы со стороны наблюдать за ним, за его нагловатыми ухищрениями. –
– Ты что по-русски не понимаешь? – Удивился я почему-то. Мне просто скучно было говорить банальности. – Я же сказал, она моя жена, и ты больше к ней не подойдешь. Понял?
– Подойду. – Сверкнул он белыми зубами. – И даже прямо сейчас. – И он действительно пошел туда, где сидела она вместе с другими девушками в ожидании музыки. Поплелся и я.
– Вера, – громко сказал парень, – этот сумасшедший сказал, что ты его жена. Это что, правда?
Вера встала, смутилась и, казалось, не могла вымолвить ни слова. Тогда я оттеснил плечом парня, подошел к девушке поближе и на одном дыхании выпалил:
– Вера, я только что узнал от него ваше имя, я сегодня увидел вас в первый раз, и может, это выглядит нелепо и странно, только я внезапно понял, что полюбил вас и прошу стать моей женой. Я обещаю вам быть верным и заботливым мужем и пройти с вами всю жизнь до самого конца, пока смерть не разлучит нас. Простите…
– Значит вот так: прямо с места в карьер? – улыбнулась девушка, сумевшая справиться с первым смущением.
– Да, – кивнул я, тупо рассматривая белые туфли девушки. – Вот так прямо.
– Ну вы хотя бы дадите мне время немного узнать вас? Например, как вас зовут?
– Михаил, – сказал я, не без труда подняв на неё глаза.
– Миша? – усмехнулась она, окинув быстрым взглядом мою громоздкую неуклюжую фигуру. – А что, похоже. Вам подходит это имя.
Потом наконец заводской ВИА заиграл музыку, мы закружились в быстром танце, похожем на вальс, и я вдруг обнаружил, что мне весьма неплохо удаётся вести партнершу, держа спину прямой, а она была так легка и податлива, будто мы стали одним организмом. Когда затихли последние гитарные аккорды, мы встали посреди зала и долго не отпускали друг друга, пока музыканты не заиграли новый танец, медленный, и мы снова закружились, только плавно и как бы во сне, глядя друг другу прямо в глаза, сияющие, влажные, широко распахнутые, смеющиеся, счастливые…
Алексей Иванович на первом допросе всё домогался:
– Нет, ты скажи мне правду, неужели ты думаешь, что я тебе поверил? Ты же взрослый мужик! Как можно вот так, в первый же день, сразу подойти к девушке и объясниться в любви?
– Я не знаю! Ну что вы спрашиваете о том, чего я и сам не знаю. Это любовь. Это не из разума идет, а из сердца. Понимаете?
– Нет, не понимаю. Ты мне скажи вот что. Ведь ты не знаешь мою дочь. А может она не такая, какой ты себе её представляешь?
– А я ничего и не представляю. Я люблю её и всё.
– Так, стоп, хватит! – Он поднял руку и мотнул головой. – Ну ведь было что-то, что тебе понравилось в ней?
– Всё! – сказал я. Мне ужасно тяжело было говорить с ним, будто мы изъяснялись на разных языках, причем каждый слабо владел собственным языком и говорил с большим акцентом. Вдруг у меня появилась
– Но этого мало! – рычал отец. – Это всё эмоции, чувства – как на воде вилами писано. Завтра, через месяц – наваждение пройдет, и ты отрезвеешь, и скажешь: она мне не пара.
– Не скажу, – буркнул я. – Это навсегда. Я знаю точно.
Он смотрел на меня тяжелым взглядом из-под густых бровей, держался за сердце и громко дышал. Что я мог сказать ему определенного, когда я сам ничего не понимал, кроме одного: Вера моя жена, и другой у меня не будет. Мне нужно было как-то успокоить отца любимой девушки и я сказал:
– Послушайте, Алексей Иванович, я же не требую от вас, чтобы вы дали родительское благословение в эту секунду. Если хотите, мы подождем. У вас будет время узнать меня, испытать наши чувства временем. Только знайте: всё уже решено. Вера – моя жена.
– Ладно, Миша, – устало произнес он через силу, – ты иди пока. Я мы тут еще подумаем, поговорим… Ты иди.
И я ушел. Но уже на следующий вечер мы с Верой, держась за руки, пришли к ним домой и сели пить чай. На этот раз нас принялась терзать уже Зинаида Львовна. Её интересовали такие вопросы, как мой заработок, где мы будем жить, знаю ли я, сколько стоит содержать девушку «их круга»? Только и ей не удалось поколебать нас. Мы уже чувствовали себя мужем и женой, хоть даже ни разу еще не поцеловались, хоть и касались-то друг друга с осторожностью и невероятной бережностью, как подростки, воспитанные в благородных пансионах. Но в том-то и дело, что нам было сказочно приятно просто быть рядом и говорить не важно о чем, лишь бы говорить, и быть рядом и чувствовать, что мы нужны друг другу, что мы нераздельная пара абсолютно родных людей, готовых на всё ради другого, ради нашего будущего, которое нам представлялось безбрежным морем сверкающего света.
Родители присматривали за мной, Вера купалась в волнах нашей любви, я же терпеливо ожидал, когда что-нибудь произойдет, потому что произойти что-нибудь теперь должно было просто обязательно. И дождался. За несколько месяцев зарплата на нашем заводе снизилась в несколько раз. Вернее, в цифровом значении она оставалась прежней, да вот цены в стране так стремительно росли, что купить за те же деньги, что скажем, полгода назад можно было в пять раз меньше. Да еще с прилавков магазинов исчезали продукты, и приходилось покупать съестное у кооператоров, а те держали цены долларовые, для большинства людей неподъёмные.
На территории завода стали появляться первые кооператоры, они арендовали помещения, завозили невиданное импортное оборудование, компьютеры, ездили на иномарках, рядом с некоторыми солидными дядечками непрестанно маячили мускулистые парни. Вот как-то однажды один такой «новый русский» в каком-то коридоре остановил меня, смерил взглядом мою довольно грузную фигуру и предложить работать в его фирме водителем-экспедитором, предложив такую сумму в качестве зарплаты, от которой отказаться мог только сумасшедший – и я согласился.