Неофит в потоке сознания

Петров Александр

– Да. Это так. Но как ты узнал?

– Просто я жил так же, как ты. У меня есть опыт. Только мне удалось вырваться из этого заколдованного круга. Я сделал величайшее в своей жизни открытие! Я разыскал неисчерпаемое сокровище. И теперь я могу сказать: жизнь прекрасна!

– Правда? – Улыбнулась она, впервые за время нашего знакомства. – Надеюсь, ты поделишься со мной открытием?

– Конечно, Марина. А теперь, когда на твоем прекрасном лице я увидел улыбку, поверь, я буду защищать тебя еще лучше и еще надежней. Потому что у меня появилась надежда на то, что ты в скором времени научишься радоваться жизни и улыбаться непрестанно. А это необходимо охранять, потому что бесценно.

– Однако, хорошо я прогулялась. Спасибо тебе, Миша. Мы обязательно еще поговорим.

Для

начала я обошел дом. Вообще-то это архитектурное сооружение можно определить разными словами: здание, замок, жилой блок, помещение для функционирования людей – всё, что угодно, кроме одного – дом. Над проектом особняка поработали архитекторы, проектировщики, дизайнеры, флористы, только им так и не удалось сделать объект уютным домом, куда хочется возвращаться от внешних бурь и невзгод к тихому родному очагу, где даже стены пахнут материнским теплом. В этом сооружении всё казалось бездушным и холодным, каким-то нежилым и казенным, что ли… И как они тут живут!..

На центральном наблюдательном пункте новейшее немецкое оборудование днем и ночью, в любую погоду, собирало информацию о передвижении всего живого и не очень в радиусе километра. Любой объект, который не вписывался в алгоритм компьютера, фиксировался, сведения о нем подвергались анализу и виде короткой информационной сводки сообщались дежурному охраннику. Я получил распечатку за истекшие сутки, пробежался по ней глазами – всё как обычно: бродячая собака, подвыпивший пастух, почтальон, охранник соседнего дома, ссора соседей. Ничего серьезного.

На южной веранде я столкнулся с хозяином. Он сунул для пожатия влажную ладонь и поднял на меня красные от бессонницы глаза. Да, сдал человек, укатали сивку крутые горки. Я прочел про себя три Иисусовых молитвы и сказал:

– Антон Павлович, вы просто побудьте дома. Я его сегодня к вам приведу. Вы с ним договоритесь, и проблема будет решена к обоюдному согласию.

Хозяин долго смотрел в мою переносицу, потом хрипло спросил:

– Михаил, ты что, получил свежую информацию? По братве пробил или по спецам?

– Можно сказать и так, – увернулся я от прямого ответа. – Только прошу вас, с наступлением сумерек не отлучаться из своего кабинета. Всё остальное я сделаю сам.

– Если сделаешь, Миша, проси что хочешь. Слышишь?

– Да полноте, Антон Павлович. Это моя работа. Не волнуйтесь, всё будет хорошо.

– Дай-то Бог.

Он помолчал, уходить в дом ему почему-то не хотелось, он как-то затравленно посмотрел на меня и вдруг улыбнулся:

– Слушай, Миш, я тебе хотел рассказать чуть позже, но тут такое дело… – Он замялся. – Мало ли чего, так чтобы ты знал. Помнишь, мы ездили к тебе на родину?

Еще бы не помнить! Тогда мне показалось, что в хозяине проснулись барские замашки, или, как говорится, «вожжа под хвост попала». Он велел сесть за руль своего «хаммера» и везти его светлость на мою убогую родину. Я предупредил, что это около двухсот километров, он лишь криво усмехнулся и кивнул: давай, гони. Мне не очень-то нравилось говорить о моем сгоревшем отчем доме, это была моя боль, тайная и… мучительно-сладкая. Антон Палыч в дороге почти непрестанно говорил по двум телефонам, заглядывал в бар, звенел хрусталём и булькал напитками, разливая по салону духмяные ароматы многолетней выдержки, настроение его держалось устойчиво веселым, видимо, последняя сделка по мазуту прошла успешно, и он получил немалый куш. Мы неслись по дорогам, не обращая внимания на автоинспекцию и дорожные указатели, я со страхом думал, что мы увидим там полный развал, что-то типа большого безлюдного кладбища с руинами брошенных домов.

И вот мы, с ветерком пронеслись через лес по утрамбованной щебеночной дороге и выскочили на главную площадь поселка, на которой в ряд выстроились заводоуправление, административное здание, школа, дом культуры и магазин с баней. Антон Палыч резво выскочил из нашего черного чудовища и оглянулся. Оставил меня стеречь машину, а сам решил пробежаться по начальству. Я остался один и дал волю нахлынувшим чувствам. После моего отъезда всё тут обветшало до предела, людей видно не было, будто

все вымерли, за час стояния только пара старичков как-то бочком вышла из магазина и, с опаской оглядываясь на наш черный военный джип, видимо, приняв меня за бандита, быстро ретировались в ближайшие кусты.

Мой взгляд постоянно притягивала улочка, где раньше стоял наш дом, но идти туда, на пепелище, мне было страшно, пожалуй, еще страшней было бы увидеть чей-то новенький кирпичный дом о двух-трех этажах, какие приходилось видеть в дальнем подмосковном захолустье, вот поэтому я находился в состоянии, близком к параличу. Наконец, вышел хозяин с незнакомым мужчиной, они пожали друг другу руки, и он махнул мне рукой: подавай машину! Запрыгнул на соседнее сиденье, шлепнул меня по плечу и сказал:

– Не волнуйся, Михаил, мы тут двух зайцев подстрелим: ты поможешь своему родному поселку, а я организую новое современное производство, да еще и хорошую прибыль сорву, вот так!

Я тупо молчал. Он кашлянул, будто осаживая себя, и уже тише и спокойней сказал:

– Давай-ка, заедем на кладбище, навестишь родных.

На кладбище Антон Палыч тактично отошел от меня подальше и стал с печальным видом обходить заросшие могилы, оглаживая бело-черные бока старых берёз. Я стоял у могилы родителей и бабушки в общей оградке и рассматривал бабушкин крест и родительский серый камень с фотографией на овальном медальоне. Я не был здесь с тех пор, как установил памятник с оградой, но по всему видно, кто-то из соседей заглядывал сюда и ухаживал за могилкой. Вот и трава тут подстрижена, и ограда покрашена, и фотографию будто сегодня протерли от пыли влажной тряпкой, поэтому мама с папой смотрели на меня из своей иной реальности так живо и вопросительно. Я выбрал для памятника фотографию, которую они сделали в одно праздничное летнее утро, когда из города приехал соседский сынок с новеньким фотоаппаратом и предложил им приодеться и сесть на завалинку. Мама склонила голову к плечу отца и чуть печально улыбалась, а тот сидел прямо и смотрел в объектив напряженно и даже немного испуганно. Наконец, мой паралич прошел, сердце словно оттаяло, и по моим щекам потекли слезы.

Господи, только Ты способен наше уродство исправить! Только Твоему всемогуществу по силам небывшее превратить в бывшее, воскресить мертвецов и поднять любую душу со дна ада. Ты милостив, знает это душа моя, Ты ежедневно изливаешь на мою грешную голову потоки Своей любви, уж не знаю за что… И если Ты положил мне на душу желание молиться за упокоение моих родителей, значит, Ты сам желаешь их помиловать по моим чахлым молитвам. Бабушка-то моя несомненно с Тобой, в Твоем царстве, где нет ни боли ни печали, она-то была человеком церковным. А вот мы с родителями отошли от веры отцов и жили, как рабы в каменоломне, тупой, беспросветной, бессмысленной жизнью. Как же так получилось, что народ мой отвернулся от Тебя, Господа нашего? Как же могло случиться это безбожное иго на политой мученической кровью земле Руси Святой? Ведь и я сам после бабушкиной земной кончины перестал посещать церковь и поверил тем, кто внушал нам, что бабушки «темные», а мы «просвещенные», что Бога нет, а есть великое коммунистическое завтра, где все мы будем жить в изобилии, а после смерти… по-скотски закопают в землю и для нас больше ничего не будет: небытие вместо жизни вечной – и мы в эту чушь верили! Значит, в нас тогда уже поселился тот беспощадный червь гордости, который низвел прекрасного могучего архангела Денницу во мрак преисподней, превратив светоносного Божиего вестника в злобного черного сатану. Значит, и в нас имелся корень того зла, которое поглотило всю божественность и помрачило рассудок, уничтожило свободную волю и сделало нас заложниками ада. Господи, вот мы с бабушкой – она рядом с Тобой, в Твоих светлых обителях, а я здесь, на земле – мы молим Тебя склониться к нам, к моим родителям и прародителям, которые в аду, Твоей немыслимой, непонятной нам, но такой прекрасной Божественной милостью и освободить нас от цепей вражеских, и простить нас, и упокоить в Твоём царстве, которое Ты устроил для любящих Тебя. Подскажи мне, Господи, что сделать мне, чтобы спасти души наши.