Неоконченное расследование
Шрифт:
Ладислас переводил взгляд с Хемингуэя на девушек и обратно. Он явно нервничал.
Комната была заставлена корзинками и свертками.
— Вы ходили за покупками, мисс? — поинтересовался Хемингуэй.
— Да. К сожалению, только за траурными, — печально сказала Мэвис. — Надо ведь помянуть бедного дядю. Я попросила мисс Дирхэм сходить со мной в Белингэм и помочь мне. Да и одной мне оставаться не хотелось.
Говоря это, она преданно смотрела на Ладисласа, который встревоженно поглядывал на Хемингуэя.
— Хочу спросить вас, мисс. Вы уважали своего дядю?
— Как вы можете спрашивать такое?! — Мэвис гневно сверкнула глазами на старшего инспектора.
— Так вы и вправду его уважали или это чувство появилось у вас только после его смерти? — откровенно спросил Хемингуэй.
— Извините, инспектор, но должна сказать, что ненавижу подобные циничные разговоры. Я очень, очень любила и уважала дядю Сэмпсона!
— Если так, мисс, то позвольте заметить, что вы — единственный человек из всех, кого мне довелось встретить, кто уважал мистера Уоренби.
— Возможно. Я знала его лучше, чем кто бы то ни было.
— Да, это так, — согласился Хемингуэй. — Тогда, возможно, вы объясните мне, почему мистер Уоренби пользовался столь дурной репутацией и нелюбовью у всех прочих? Только не говорите мне, что это не так, ведь вы сами все прекрасно знаете!
Тактика, избранная Хемингуэем, не оказала на Мэвис должного воздействия. Она улыбнулась и ответила:
— Всегда считала, что нельзя создавать свое мнение о человеке с чьих-то слов. Безусловно, у дяди были свои недостатки, но за всем этим скрывалось доброе сердце. Люди просто не знали дядю. Согласна, он не был идеалом, но в кого сейчас нельзя бросить камень? Ведь даже в самых плохих из нас очень много хорошего и наоборот. Этому меня учили еще в школе, — закончив, она смиренно улыбнулась.
— Господи! — воскликнула Эбби. — Мэвис, неужели именно этому тебя учили в школе?! Давай-ка собираться. Нам пора идти!
Хемингуэй не возражал, и Эбби буквально насильно вывела Мэвис из комнаты.
Ладислас выглядел так, как будто оказался в пыточной камере гестапо.
— Я ничего не могу вам сказать. Что бы вы со мной ни сделали! Я ничего не знаю!
— Если это так, то никто ничего вам не сделает, — резонно заметил Хемингуэй. — Не знаю, как в Польше, но в Англии не надо бояться полиции. Вы собираетесь жениться на мисс Мэвис, если позволите задать вам такой вопрос?
— Нет! Тысячу раз нет!
— Хорошо, хорошо! Не надо так нервничать. Вы просто хорошие друзья?
— Она очень добра ко мне, — ответил Ладислас, немного успокоившись, но все же по-прежнему с тревогой глядя на старшего инспектора. — У меня здесь не так много друзей. А мисс Мэвис много расспрашивала о моей стране, обо мне и вообще была первой, кто заговорил со мной. У нас много общего в судьбе. Она тоже очень одинока! И плюс еще ее дядя-тиран! Но, клянусь вам, о женитьбе не было и речи!
— Так вы хотите сказать, что мистер Уоренби вовсе не был добр к ней? — удивленно спросил Хемингуэй.
— Она никогда не скажет об этом. Вот она-то и в самом деле очень добра! Но я же не полный дурак и у меня есть глаза. В их огромном доме всего одна служанка, и львиная доля работы доставалась Мэвис. Он требовал от нее полной покорности и послушания. К его приходу она всегда должна быть дома, обслуживать его и его гостей. Но ей он никого не позволял приводить в дом. Никогда!
— И ему наверняка не по душе была ваша дружба с ею племянницей, — предположил Хемингуэй.
— Естественно. Я ведь поляк, — с горечью сказал Ладислас.
— А ему не приходило в голову, что вы с Мэвис можете пожениться?
— Да это неправда! — воскликнул Ладислас.
— Да успокойтесь же, — жестко сказал Хемингуэй. — Вы видели мистера Уоренби тем субботним вечером, когда пришли к ним в дом?
— Нет!
— Вы видели его. Что он делал?
Ладислас опять впал в истерику. Он молол полную чепуху, из чего Хемингуэй понял, что тот уверен, что не будь он иностранцем, старший инспектор никогда бы не стал задавать ему такие вопросы и, более того, сомневаться в его ответах.
— Наша работа вынуждает нас порой сомневаться в словах людей, с которыми приходится иметь дело, — спокойно объяснил Хемингуэй. — Более того, ваши версии периодически меняются, что вводит меня в заблуждение. Вы сказали сержанту Карсфорну, что не были в тот вечер в Фокслейне и, после того как он позволил себе вам не поверить, изменили свои показания, сказав, что вошли в дом через заднюю дверь. Все это наводит меня на мысль, что вы знали, что мистер Уоренби находится в доме, так как вы видели его. Я вас понимаю: любой из известных мне людей предпочел бы, по возможности, избежать встречи с ним. А теперь все же расскажите мне, как все было на самом деле.
— Когда я говорил, что не видел его, я имел в виду что…
— Что видели его, — закончил за Ладисласа Хемингуэй.
— Он был у себя в кабинете. Читал какие-то бумага, — вяло проговорил Ладислас.
— За столом? — переспросил Хемингуэй. — Вы бы запросто увидели его с дороги, если он действительно был там, где вы говорите. Затем, исходя из того, что вы сказали Карсфорну, вы проскользнули в заднюю дверь, что мне кажется глупым поступком. Во-первых, потому что вы не могли не увидеть его с дороги, и, во-вторых, потому что он не был настолько глух, чтобы не услышать стук в дверь. Все это кажется странным, не так ли?
— Хорошо. Сейчас я скажу вам правду! — решительно сказал Ладислас. — Я ведь и вправду видел его и поэтому не заходил в дом, так как не хотел создавать лишних проблем для мисс Мэвис. Когда он был дома, Мэвис никогда не могла выйти ко мне. Но это ведь ничего не меняет!
— Лишь создает лишнюю работу для полиции. А этого вполне достаточно, сэр.
С этими словами Хемингуэй вышел из комнаты и отправился к машине. Мелкинфорп был не один. Выйдя из машины он с ехидной улыбкой наблюдал за сомнительной личностью очень пожилого возраста, одетой в поношенный костюм и засаленную кепку. Рядом стояли констебль Хобкирк и взволнованная женщина средних лет, уговаривавшая старика идти с ней домой.