Неоконченное расследование
Шрифт:
— И все же, сэр, мне необходимо на него посмотреть, — повторил Хемингуэй.
— Так, позвольте мне подумать, — озабоченно проговорил пастор. — Я, наверное, пойду и посмотрю сам. Прошу вас садиться.
Хемингуэй, задумчиво посмотрев пастору вслед, обратился к Генри Хасвелу:
— Похоже, уже второе ружье, за которым нет должного присмотра. За первое же ответственны вы, сэр.
— Я не ответчик за рассеянность моих домочадцев, господин старший инспектор, — спокойно возразил Хасвел. — Более того, не считаю, что оружие хранилось без присмотра. Это правда, что как-то его одолжили одному из жителей Торндена, безусловно. Мы не должны были этого делать, но ружье вернули через несколько дней и с тех пор оно все время хранилось в доме.
— Это так, сэр, — согласился Хемингуэй. — Но, насколько мне известно, оно хранилось в шкафу в прихожей, и это позволяет мне сделать вывод, что его вполне могли одолжить у вас без вашего ведома.
— Согласен, но должен заметить, что его обнаружили там вчера вечером и даже если допустить, что ружье взял кто-то из присутствующих на теннисном турнире, то откуда этот человек мог знать, что оно хранилось именно там? И более того, положить его на то же самое место, не будучи замеченным ни прислугой, ни кем-то из членов семьи? Я полагаю, что это совершенно невозможно. Мой сын, кстати, приготовил его для вас. Вы уже забрали ружье?
— Это сделал сержант Карсфорн. Ему и поведали эту историю, — объяснил Хемингуэй.
Хасвел улыбнулся.
— Вот видите, сэр, мы ничего не скрываем от полиции.
— Спасибо, сэр. Скажите, можно ли попасть из сада в прихожую?
— Нет. Войти туда можно лишь через холл, что сделать незамеченным совершенно невозможно. Если взять в расчет то, что у моего сына железное алиби, то единственный человек, который мог взять ружье и потом положить его на место, — это я. Как, впрочем, вы уже наверняка поняли, — усмехнулся Хасвел.
В это время в комнату вошел пастор. Лицо его выражало легкую растерянность.
— Мне очень неловко, инспектор, но, боюсь, ничем не могу помочь вам в данную минуту. Я допустил ужасную ошибку. Если бы я только мог знать, что вы придете именно сегодня!
— Ну что ж, сэр. Как я понимаю, вы хотите сказать, что одолжили кому-то ружье? — предположил Хемингуэй.
— Не смею отрицать этого, — скорбно проговорил мистер Клайборн. — Но когда человек, владеющий ружьем и никогда им не пользующийся, откажется одолжить его соседу, которому оно понадобилось, то его поведение можно было бы назвать эгоистичным, тем более что охота разрешена в ваших местах и всеми уважаемый сквайр позволяет охотиться на его обширных землях. Торнденская молодежь увлекается охотой, и я должен сказать вам, что все они прекрасные ребята, большинство которых знаю с их младенчества. И хоть я и нарушил закон, одолжив свое ружье, но смею вас заверить, что оно никогда не попало бы в руки человека, за которого я не мог бы поручиться.
— Так в чьи же руки все-таки попало ваше ружье, сэр?
— Я, и моя жена, безусловно, подтвердит это, одолжил его молодому Дитчлингу. Безупречный молодой человек! Он пел у нас в хоре, пока у него не начал ломаться голос. Он старший ребенок в семье, они рано потеряли отца. Его только что призвали на военную службу, и он, в спешке, просто забыл отдать мне оружие. Я, безусловно, тоже виноват, что не напомнил ему. Люди имеют обыкновение забывать, господин инспектор. Надеюсь, вы правильно меня понимаете.
— Да, рассеянностью страдают многие, — с холодной сдержанностью согласился Хемингуэй. — Так значит, он старший ребенок и сейчас его младшие братья развлекаются с ружьем или вовсе его потеряли?
— Уверен, что это не так! — в смятении воскликнул пастор.
— Я тоже, — угрюмо заметил Хемингуэй. — И где проживает эта большая семья?
— Они живут во втором коттедже по этой же улице, возле самой дороги на Триндейл, — объяснил пастор, виновато глядя на Хемингуэя. — Там же, чуть поодаль, живет Ладислас Зама…
— Спасибо, сэр, — вежливо кивнул старший инспектор.
— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — сказал мистер Клайборн. — Что я бросаю тень подозрения на представителя достойной нации, подвергавшейся жестоким гонениям. Более того, на человека, о котором никто не может сказать ничего дурного.
— Не отрицаю, сэр, что мне пришла в голову мысль о странном поляке с непроизносимой фамилией, который проживает там же, — согласился Хемингуэй. — Но я никогда не спешу с выводами, сэр. Я прихожу к ним только при наличии конкретных фактов. Но я оценил тот факт, что вы заговорили об этом Ладисласе — так, кажется? Уверен, то, что вы говорите об одном из своих прихожан — достойно внимания.
— Боюсь, сэр, что не могу говорить о нем как о своем прихожанине, так как он им не является. Он ведь католик. Но я обязан проявить хоть минимальную заботу о человеке, который, лишившись семьи, дома и даже родины, оказался среди нас. Оказать ему хоть какое-то дружелюбие.
— Это делает вам честь, сэр, — искренне сказал Хемингуэй.
— Думаю, прежде всего, это делает честь ему, инспектор. Ведь когда во время войны здесь у нас появились поляки, никто этому особенно не радовался. Но все же, узнав, что этот молодой человек появился в Торндене, я счел своим долгом встретиться и поговорить с ним. И я был очень приятно удивлен, увидев в нем порядочного, целеустремленного и трудолюбивого человека. Без колебаний я представил его нескольким своим друзьям в Торндене, которые могли бы быть ему полезны, и никогда об этом не жалел. Достопочтенная миссис Докрэй приютила его, и, я должен признать, ее участие в его судьбе куда весомее, чем мое.
— Я не очень много знаю о нем, сэр. Но по крайней мере, мне известно, что во времена войны он добросовестно работал, а не гонялся за женами мобилизованных мужчин, — сказал Хемингуэй.
Хасвел, сидевший у окна, неожиданно рассмеялся. Пастор же начал вспоминать об иностранцах, которых судьба заносила в их места, незаметно перейдя к остальным жителям Торндена. Старший инспектор внимательно слушал, отсеивая ненужную информацию и пытаясь сосредоточить внимание на описаниях членов торнденского общества. О Линдейлах пастор не мог сказать многого, ибо они, как и Ладислас, воспитанные в католической вере, не были его прихожанами. Он сожалел, что молодые супруги ведут столь замкнутый образ жизни, лишь изредка показываясь на светских вечеринках. Мисс Патердейл пастор называл добрым ангелом его прихода и неплохо отзывался о миссис Линдейл, которую считал излишне застенчивой. Она обычно отказывалась от любых приглашений, ссылаясь на своего нуждающегося в постоянном присмотре ребенка. О семье Айнстейблов мистер Клайборн отозвался как о наиболее уважаемых в Торндене людях.
— Я только что беседовал с Айнстейблами, сэр. Сквайр и правда человек, воспитанный в старых традициях. Главный констебль говорил мне, что их единственный сын погиб во время войны и это такая же тяжелая потеря для всего Торндена, как и для семьи Айнстейблов.
— Как вы правы, инспектор! — искренне согласился пастор. — Самый лучший человек из всех, кого мне приходилось видеть на моем веку. Он стал бы достойным преемником дела отца. Какой удар для сквайра! Ведь кому-то из его родственников, живущих за рубежом, придется принять все его хозяйство, а вы знаете, как в Торндене относятся к чужакам.