Неоконченный полет (сборник)

Хорунжий Анатолий Мефодьевич

Наконец Антон остановился перед нею и, как всегда, фамильярно и просто взял ее за спрятанные под платком руки. Зоя глянула ему в глаза, ждала.

— Что ж, Зоенька, — вздохнул Антон и передвинул папиросу языком в другой угол рта. — Война есть война...

Его взгляд боязливо забегал по ее лицу. Зоя опустила глаза. Он понял, что от него пахнет спиртом, и опять заходил по комнате.

— Никаких сообщений, Зоенька, нет. Да это и лучше. В таких случаях вести бывают разные. Ты знаешь, что я хочу сказать. — Он задержался у этажерки. — Вот злодей Митька — уже кончал «Графа Монте-Кристо»! Я толстые книжки редко дочитываю до конца. Люблю все миниатюрное...

Зоя все еще стояла молча, глядела на Антона из-под длинных черных ресниц и думала, зачем это он к ней зашел.

С Антоном она познакомилась раньше, чем с Дмитрием; он ей понравился с первого взгляда своей простотой, ненатянутостыо в поведении с ней и ее подругами. Зоя засматривалась на него, когда он легко

и хорошо декламировал стихи, рассказывал про Уральские горы, озера и леса, приглашал всех после войны к нему в гости и тут же выстукивал шуточный танец, обняв за талию какую-нибудь девушку. В его поведении мило чередовалось серьезное и шутливое, откровенное и наигранное, и тем, кто не способен был видеть его по-настоящему, он мог показаться чудесным, талантливым человеком; те же, кто видел в нем эти противоречия, все время удивлялись: как могут в характере одного человека уживаться такие противоположные черты, как восхищение красотой и обман, непосредственность и умышленная фальшь. Антон мог до потери сознания мечтать о послевоенной жизни, нарисовать перед слушателями манящую картину весеннего утра в горном уральском селе и тут же испортить ее какой-то придумкой, брехней; мог быть с девушкой внимательным, даже элегантным и, оставаясь с ней наедине, дать рукам волю или наболтать такой чепухи, что потом было стыдно с ним встречаться. Он, например, сказал Зое, что летал на боевых самолетах. Она и смотрела на него вначале как на мужественного бывалого фронтовика, но потом перестала верить всему, о чем он рассказывал и о чем хотел рассказывать, быстро научилась отделять в его характере настоящее, душевное, от фальшивого, наигранного. Он очень любил себя приукрасить, выдать не за того, кем был на самом деле. Очарованная им, когда он выступал на сцене, — Зоя познакомилась с Антоном на выступлениях художественной самодеятельности в авиаполку, — она потом с каждой встречей отходила от него все дальше и дальше. Антон после первой вспышки своих настоящих чувств становился серым, неинтересным, с девушками был бесцеремонно-грубым, мог поцеловать при всех. Видимо, потому, что он так упрощал свои отношения с девушками, возможно, и потому, что не имел и не высказывал ни к одной из них серьезных намерений, с ним тоже все вели себя только по-дружески, не больше, делились даже своими сокровенными мыслями относительно его же товарищей, а его фамильярность воспринимали как вполне позволительный тон поведения.

Зоя полюбила вдумчивого, уравновешенного, какого-то еще не разгаданного до конца Дмитрия, а в ее отношениях с Антоном так и осталась какая-то недосказанность.

Неспособный полюбить сразу глубоко и страстно, Антон постепенно увлекся Зоей. Ее неожиданное замужество не имело для него такого значения, как для натур эмоционально богатых. Услышав, что Дмитрий не вернулся из полета, Антон жалел о нем и помимо воли думал о том, что теперь он не упустит Зою из своих рук! Пусть только она немножко успокоится, кое-что забудется.

— Я принес тебе письма, — сказал Антон, расстегивая куртку.

— Какие письма?

— Видимо, из дому...

Он подал два затертых конверта. Зоя приняла их, ее лицо оживила улыбка.

— От родственников... — сказала она уже упавшим голосом, ее некрупные, полные губы вздрогнули. — Благодарю.

— Писала им раньше?

— Нет. Дмитрий писал обо мне.

— Ну вот, познакомишься... Пригодится.

— Ты о чем?

— О чем же еще?.. Война, Зоенька, зимой замерзла, как замерзает Азовское море, а станет теплее — разбушуется. Может, и из Лебединого кое-кому придется драпать.

— Присядь, Антон. Хочешь чаю?

— Чаем угощают студентов и по уши влюбленных. Им и этого достаточно.

— Я тебя к ним не отношу... Ты слышал что-либо об эвакуации или просто пугать меня собираешься?

— Это не имеет актуального значения... «В небе вон луна такая молодая, что ее без спутников и выпускать рискованно...» — продекламировал он неестественным голосом, выговаривая слова какими-то округленными звуками, словно выкатывая их изо рта языком.

Зоя выразительно посмотрела на него. Он стоял посредине комнаты, подняв над собой крепкую, красивую руку, глаза его блестели.

— Я пошел к Тосе. Она прихворнула...

— Передавай привет. Я завтра к ней зайду.

— Доброй ночи.

Он подошел к Зое почти вплотную и взял за кончик пальца, который высовывался из-под платка.

— Чай после спирта совсем ни к чему, Зоенька. Мы сегодня выпили за ужином, чтобы теплее было тем, кого нет с нами. Война, Зоенька, есть война! — Он вдруг наклонил голову и задумчиво достал новую папиросу. — Если бы ты была в моей власти или если бы хоть на минутку послушалась меня как друга, твоего и Митиного, конечно, я бы... эх, к чему много и попусту говорить. Веревка должна быть длинной, а речь короткой.

— На дворе не потеплело?

— Я тебя понимаю. Я тоже не терплю навязчивых. «Выхожу один я на дорогу...»

— Если сможет Тося, заходите ко мне завтра.

— Спасибо. Тося наверняка не сможет.

— Тогда я обязательно буду у нее.

Антон взял Зоину

руку обеими руками, задержал ее, как всегда, дольше, чем полагается. Зоя не отнимала руку. Она смотрела ему в лицо, замечала, как оно изменялось: то освещалось чувством, то потухало, аж бледнело, Антон что-то говорил, но она ничего не воспринимала. Ей было ясно, что письма он мог и не заносить, все равно бы сама завтра пришла в штаб.

— Доброй ночи, Антон, — тихо сказала Зоя, отвернулась от него и высвободила руку. Она пошла в сторону коридорчика первой.

Оставшись одна, Зоя тотчас же забыла про Антона и, присев у теплой печки на двух стульях так, что и ноги притулила к ней, начала читать письма.

2

«Пущено 16 ноября сего года от родных твоих отца и матери и всего семейства. Твое письмо получили перед праздником, читали все, теперь взяла его себе Ульяна. Ее избрали недавно председателем артели, забежала, ей некогда даже поговорить с нами, дома, сказала, перечитает. Обижаемся на тебя все, Митя, что мало описываешь про войну, про жизнь свою ненадежную по теперешнему моменту и положению. Летаешь, стреляешь, и в тебя, значит, стреляют. Мать плачет вот, а я пишу тебе. Просит поберечься, не совать свою голову под пули, держаться окопов, береженого бог бережет. В мои годы война была рукопашной, не огненной, как теперь, позиция была такая же, читаю в газетах и про окоп и про шанцевые инструменты. Я тебе когда-то рассказывал, что было со мной. Сгнил бы давно в земле, и следа бы не осталось, если бы не берегся, а лез вслепую. Рассказывал и еще раз говорю. Тепло ли вас одевают, холода пошли везде, слыхать, и у нас под самые крыши намело, бураны, люди в степи замерзают, кто по сено или по что другое едет. Собьется с дороги, и все. Мать спрашивает: высылать тебе вязаные рукавицы или нет, потому что иным уже из Вишневки послали. Спросили и отправили. По моему понятию, ты сейчас где-то находишься на Сумщине, в наших краях. Радио ничего не сказало, прошли ее немцы, всю ли Украину отдали. Вот если бы кто написал с фронта, знали бы. Удары эти начались в последнее время, теперь и газеты веселее читать и радио слушать. Может, и через Красноселье будешь переезжать, то знаешь сам, где чья хата стоит, где тетки и дядьки живут. Зайди же и нашей хате поклонись, А мать опять плачет, сказано — женщина. Вакуированные уже достигли наших мест. Может, кто из Красноселья собирается. Пусть бы к нам путь держал, если осмелится землю свою покинуть. В Вишневку уже прибилось несколько городских семейств, с чайниками и в галошах. Люди всего им понаносили, делятся. Отвечаем тебе про дивчину или жену. Неясно как-то ты обрисовал вам этот вопрос личный. Вспомнил, значит, ты о нем, когда всем теперь не до этого. Мы не против тебя и не против нее, когда оно уже так само собой получилось, живете вместе, только как же оно пойдет дальше: нам бы хотелось видеть вас обоих в нашей хате, как водится. А при теперешних результатах тебе домой ни здоровому, ни раненому не вырваться. Мать говорит, пусть она едет к нам, если что, сюда война, видать, не доползет, подавится. У нас все благополучно. Я действую по своей специальности, в кузнице кую, это все тебе известно. Положишь железку в горн, огонь шумит, ждешь, пока нагреется, стоишь и думаешь себе: неужели правда, что где-то идет война? Когда куешь, думаешь о вас, фронтовиках. Злость на немца просыпается и у меня. Я его помню: на спине ношу шрам от его снаряда. Когда они станут людьми? Кланяемся тебе обое, сын наш единственный, воюй по правде, как наши деды-прадеды стояли за свою землю, с сердцем нежалостливым, с крепкой рукою и трезвым разумом. Если нет конвертов, присылай клинушками, и такие доходят. И ей же, невестке нашей или как там, привет передаем. Все. Перечитал матери, чтобы от себя что-нибудь добавила. Плачет. Женщина.

Твой отец».

Зоя опустила руки с письмом на колени. Она представила село, занесенное снегом, с несколькими деревцами вдоль хат, деревца торчат над сугробами, как хворостинки, и непроглядная, белая метелица, сквозь которую то здесь, то там видны высокие верблюды с тревожно поднятыми вверх головами. Дмитрий не раз рассказывал ей про свое село, и оно, как и все, о чем рассказывал Дмитрий, нравилось ей. Теперь она задумалась: сугробы, верблюды, вьюги, необозримые степи пугали ее. Она начала думать о родителях Дмитрия. Они ничем не напоминали ей ее отца и мать, которых она никогда не видела вместе, вдвоем, близко друг возле друга, за тихим ласковым разговором. Ей захотелось перечитать то место, где говорилось о ней, и она перечитала.

Вспомнилось, как они мечтали с Митей.

Это должен был быть обязательно весенний праздничный день той поры, когда цветут сады и зеленеют поля. Они идут дорогой в Вишневку. Вокруг степь и степь, а вверху солнце и небо... Вот и село. Прошли в дальний конец, свернули в улочку. «Ну, отгадай, где наш двор...» И она угадала, по тополю, о котором часто говорил Дмитрий. Ветер нагибает тополь, осыпает дорожку белым вишенным цветом. А на подворье чисто, зелено, хорошо. Солнце залило его, оживило каждый стебелек, листики на деревьях, белые стены хаты — глаз не отвести.