Неоконченный роман одной студентки (другой перевод)
Шрифт:
— Борис, что это за песня? — неожиданно спросила Циана.
— Просто песня и все! Шлягер. Ее часто поют по радио.
— А слова ее ты знаешь?
— Нет, да и вообще вряд ли найдется болгарин, который может от начала и до конца спеть всю песню. А зачем она тебе?
— Нравится. Подходит для таких, как я, — ответила Циана и грустно повторила: «Обещай, что светлым будет наше прошлое-е-е…»
— А ведь верно, — выпрямился фантаст, расставив принесенное на столе. — И впрямь гимн для хрононавтов! Я сейчас
Но Циана, вероятно, обнадеженная начальными строками песни, снова заставила его вздрогнуть, на этот раз еще сильнее:
— Борис, а ты еще любишь меня?
Испуганным жестом он приложил указательный палец к губам, словно перерезав напополам улыбку. Приход Сии с другим подносом в руках окончательно согнал улыбку с его лица.
— Не знаю, чем и угощать нежданную гостью, — запричитала хозяйка дома, уставляя стол неведомыми Циане лакомствами, и тут же продемонстрировала, что она тоже способна на лучезарные улыбки:
— А вы не смущайтесь! Чувствуйте себя как дома!
Маленький Циан вихрем вылетел из своей комнаты, прямиком подбежал к столу, приподнялся на цыпочки, осматривая, что бы такое вкусное утащить. Расправа была бы немедленной, но рука матери внезапно застыла:
— Мам, когда я вырасту, я буду председателем, вот! — и ручонка сгребла в кулачок разложенные на тарелке деликатесы.
— Хорошо, сынок, молодец! А теперь иди к себе, я принесу тебе всего понемногу.
Отец иронически заметил:
— Ну вот, теперь решил стать председателем! — Но по всему было видно, что идея сына пришлась ему по душе.
От алкоголя Циана наотрез отказалась, свято помня первейшую заповедь всех путешествующих во времени: пусть каждый пьет в своем веке, тогда будет меньше путаницы. И она принялась за еду, потому что голод усиливался по мере того, как росло в ней чувство смятения. И, не найдя ничего подходящего, что можно было бы сказать застывшим от напряжения хозяевам дома, она спросила:
— Значит, ты полностью порвал с историей, так?
— Вот видишь, лучше бы ты по-прежнему занимался историей! — тут же выразила свою солидарность с гостьей Сия, а фантаст ответил:
— Да я и так окружен ею! Сигареты курю, которые называются «Средец» — именем нашей столицы в средние века, водку пью «Царевец» — так назывался холм, на котором стоял царский дворец в Велико-Тырново, закусываю колбасой «Триадица» — это тоже одно из древних названий Софии.
Циана даже не попыталась понять его юмор, так что хозяин дома сам рассмеялся своей шутке. Все ее мысли были заняты тем, как побыстрее внести ясность в свои отношения с этими людьми.
Маленький Циан снова ворвался в гостиную, на этот раз таща под мышкой громадного клоуна, и громко заявил:
— Мы переходим в подпространство!
— Только посмей у меня! — снова нервно взвизгнула мать. — Немедленно иди к себе!
Мальчик послушно вернулся, но на пороге неожиданно повернулся и выпалил:
— Я засуну тебя в черную дыру, так и знай!
Мать встревожилась:
— О каких таких черных дырах вы говорили перед ребенком? — и Циане пришлось сознаться в своем прегрешении и объяснить, что представляют собой черные дыры в космосе.
— Бывают такие! — подтвердил и фантаст, будто сотни раз видел их своими глазами. Сия только недоверчиво хмыкнула, явно ничему не поверив.
Людям будущего невыносимо любое подозрение. Настороженность Сии спровоцировала девушку, и она решилась:
— Борис, прошу тебя, позволь мне поговорить с твоей женой наедине.
Сия вскочила с места, как задиристый боксер выскакивает на ринг. Очевидно, и она жаждала предстоящей схватки.
— Пойдемте в спальню. А он пускай пьет водку, — добавила она с равной долей великодушия и презрения. — Кстати, посмотри, чем занимается ребенок!
Своим внезапным решением они буквально пригвоздили его к месту, и он долго не мог найти в себе силы, чтобы потянуться к рюмке. Воображения фантаста не хватало для того, чтобы представить себе, каким будет разговор этих двух женщин. На самом же деле все произошло так быстро, что он не успел опомниться.
— Товарищ Сия, — начала Циана, как только они встали друг против друга посреди спальни, ставшей своего рода рингом. Обращение Цианы было лишним свидетельством того, что она недостаточно подготовилась к посещению двадцатого века. — Товарищ Сия, я люблю Бориса и прибыла за ним.
Без взаимного ощупывания, даже не заняв исходной стойки, она нанесла удар, опережая свисток судьи. Сия тихо пискнула: «Ой, боже мой!» — и бросилась на семейное ложе, естественно, не сознавая, что таким образом она ответила не менее ошеломительным ударом.
Циана испугалась: так рухнуть из-за пустякового дела, которое можно было уладить парой слов! И до этого она растравляла себе душу, мучаясь вопросом: «И что он нашел в этой толстухе?», то сейчас она готова была расплакаться при виде такой всепоглощающей любви.
По понятиям нашего времени, Сию можно было бы ласково назвать «толстушкой», но Циане еще на софийских улицах показалось, что большинство ее предшественниц были полные или очень полные. Конечно, она не вправе судить о внешности людей двадцатого века. Равно как и мы не можем судить о вкусах грядущих эпох. Циана не помнила этого случая, потому что он был стерт в ее памяти, но мы-то отлично помним, как она назвала толстухой даже Афродиту Праксителя, а для историка это совершенно непростительно. Хорошо еще, что она сейчас вовремя поняла легкомысленность своего суждения по отношению к хозяйке дома.