Неотвратимость
Шрифт:
Он изучал алкогольный состав окраинных магазинов — вряд ли Чирьев без прописки в центре живет.
Покупатели входили, выходили, уходили. Но подлеца Чирьева не видать.
Три недели спустя, у очередного магазина, в скверике напротив, сидел Саманюк, глядел из-за кустов, скучал, зевал. В сон клонило. Ждал, когда закроют на перерыв, чтоб покемарить тут же, на молодой травке. И увидел — он!
Зиновий, с виду почти трезвый, забежал в магазин и сразу выскочил. Наметанный Мишкин глаз отметил оттопыренный карман.
Чирьев шел, не оглядываясь, никого не опасаясь, то и дело трогая карман. Ясно: торопится домой выпить, иначе устроился бы хоть в том же скверике. Главное — нашел его! Теперь выследить, где живет, и — не желаете ли рассчитаться?! Материально и, так сказать, морально… Деньгами и мордой. С кем вздумал темнить, Зиня? Вор — не прокурор, у вора гуманности нету, на поруки не отпустит, сам перевоспитает. Ишь, гад, за бутылку хватается все время. Сейчас выпьем, Зиня, составим «на двоих». А ты думал, всегда будешь «на одного»? Нет, хватит!
Чирьев заскочил в калитку. На улице безлюдно и тихо. Вон там сидит на лавочке дед… Может, конечно, у деда зрение слабое, но, может, и дальнозоркость старческая. Свидетеля Мишке не надо, он свернул в проулок. Обошел квартал, подобрался к плетню той хаты, куда скрылся Чирьев. Двор пустой. Тишина. Если, к примеру, у Чирьева гости, стоял бы шум. Но в хате тишина. Значит, один пьет, жадюга. Так. На всякий непредвиденный случай Саманюк вытащил и натянул мятые кожаные перчатки. Выдохнул бесшумно: а ну, выручай, блатная удача…
Осторожно, двумя пальцами толкнул дверь… она неожиданно легко распахнулась, заскрипела. Черт, придержать не догадался! Теперь чего уж, входить надо. Не таясь, шагнул в сенцы… и носом к носу столкнулся с Чирьевым.
— О, привет, Зиня!
— А? Ап… ап… — Чирьев побелел, осел на подкосившихся ногах. Саманюк грудью оттеснил его в помещение, притворил ногой дверь. Обнаружилось, что это кухня — вот неудача! — тут еще двое… Один на лавке лежит, второй в стол башкой уткнулся.
«Ах ты, не получится разговора при свидетелях-то…
Ну да я не в побеге, законно освобожденный. Что в Малинихе было, про то Зиновий не вякнет, самому не выгодно…»
— Что не здороваешься, Зиновий? Сколько лет не видались!
Каждая жилка в Саманюке напряглась, приготовилась… Заставил себя держаться легко, дружелюбно, чтоб не спугнуть, не отчудил бы чего Зиновий спьяну, ишь водкой от него как несет.
— Ты что, вроде не шибко радый старому корешу?
Одутловатая рожа Чирьева стала понемногу розоветь, дошло, видимо, что их в кухне трое против одного Мишки. Не сводя глаз с Саманюка, он пригнулся, тряхнул за плечо спящего на лавке так, что у того голова замоталась, будто сейчас отвалится. Спящий замычал, но не проснулся. Зиновий ткнул в бок того, что спал сидя, — тоже без толку. Саманкж рассмеялся: пьяны оба в стельку.
— Не беспокой, пускай граждане отдыхают. Ничего, подходяще вы гуляете, — он подмигнул трем пустым бутылкам на столе. Четвертую, должно быть, только что принес Зиновий и уже успел отпить.
— Не буди друзей, Зиновий. Поговорим давай. Ты чего бледный какой? Хвораешь? Или совесть мучает?
Саманюк сбросил с табуретки чью-то замызганную кепку, уселся. Нога на ногу, руки в карманы. Здоровый, крепкий сидит… Веселый вроде, а в глазах угроза… Зиновий еще раз лягнул собутыльника — безуспешно. Выдавил:
— Миша, кажись? Не признал тебя сразу-то…
— Не бреши, узнал. Далеко же ты от меня сховался.
— Что ты, Мишенька, разве я от тебя! От розыска, мало ли что могло… Боязно в Малинихе-то…
— Я за деньжонками своими, Зиня. Не все еще пропил? Много их, одному тебе лишку, а двоим в самый раз.
— Двоим? Так-так… А Федька где?
— Не твое дело. Сказано, на двоих. И покороче, Зиня, тороплюсь.
— Та-ак, на двоих, стало быть… — Зиновий одолел первый испуг, стал приходить в себя. — Миша, ты не того, не беспокойся, денежки, они… при себе-го их не держу…
— Не в сберкассе же? Место хоть надежное?
— Да уж будь спокоен!
— Где?
— В подполе заначка…
— Молодец. Давай их, не жмись.
Чирьев совсем очухался. Рожа сперва порозовела, потом обрела обычный красный колер. Глаза воровато зарыскали по сторонам. Саманюк заметил, как он дважды украдкой пнул ногу того, что у стола спит.
— Слушай, Зиновий, не темни. Гони монету, и разойдемся по-хорошему.
— Ну? А это, того… Сколь ты мне оставишь?
— На двоих же, понял?!
— Да-а, ты все заберешь!
— Ну! Торговаться будем? Лезь в подпол, сволочь.
— На чердаке они, Миша, на чердаке. Разве я сказал, в подполе? То я с испугу… Ты, Мишенька, давай по совести… Сберег ведь я их, для тебя сберег, недопивал, недоедал…
— По морде видать, что нежравши сидишь.
«Боится в подпол лезть, с чердака смыться ловчее…»
— Зиновий, от меня так, дурачком, не отбрыкаешься. Или гони мои деньги, или тебе хана, понял? Не для того я рисковал, чтобы тебе пожизненную пьянку обеспечить.
— Мишенька, да я разве что?.. Я только чтоб по совести…
Чирьев мялся. Молодой здоровый Мишка сидел между ним и дверью — не уйти. В окно сигануть — все одно не отстанет, пока деньги не заберет. Мишка заберет все, в том Чирьев не сомневался. И ничего с ним не поделаешь. В милицию ведь не заявишь. Придется отдавать, ох, придется… Чирьев, как и Саманюк, привык думать, что деньги эти его собственные, ни с кем не делимые, его деньги! Привык тянуть по пятерке, по десятке тайно. Пить на них и знать, что еще много, хватит на его век. Но вот сидит Мишка, требует его деньги… Ух, разорвал бы в куски бандюгу, придушил!