Неожиданная смерть
Шрифт:
— Чего только вы не насмотритесь в своем отделе! — проговорила Анджела.
Хиггинс приехал домой и рассказал Мэри о Йокумах. В ее серых глазах мелькнул ужас.
— Но своих собственных… трудно даже поверить. Чего только ты не навидаешься на своей работе…
— Грейс расстроился. Они пытаются завести ребенка, — сказал Хиггинс. — Да, и что не последнее, — это все попадет в газеты, с фотографиями, и все будут говорить…
— Да. Они все таковы… обсуждают подонков.
— Ближе к неандертальцам, — сказал Хиггинс. — Или, может, я несправедлив к ним? Неандертальцы не знали страховых полисов. О чем они там шумят? — Было слышно, как в гостиной отчаянно, но весело,
— По-прежнему называют ребенка. Последнее предложение Стива было «Камилла», а Лоры — «Гарет». Звучит так романтично. — У Мэри поблескивали глаза. — Нам в самом деле надо бы что-то решить, Джордж, и положить конец их спорам.
— Ну, как ты хочешь, — сказал Хиггинс.
Пигготт отправился на спевку хора — они репетировали перед Пасхой — и рассказал Пруденс Рассел о Йокумах.
— Но, Мэтт! — воскликнула та. — Своих собственных детей… как это ужасно. С трудом верится. И может быть, так много страшных вещей случается оттого, что некоторые думают, что Бога нет, что все происходит… по воле случая.
— Дьявол поселяется в сердцах людей, — сказал Пигготт. — Знаешь, Пруденс, самое хитроумное, что дьявол когда-либо сделал, — убедил множество людей, что он не существует.
Когда Мендоза пришел в отдел в воскресенье утром, Хакетт стоял, облокотившись на стол Лейка:
— Диеты есть, конечно, просто смехотворные. Ешь от пуза помидоры и больше ничего. Или один творог и салат-латук. Но…
— Я не кролик, — сказал Лейк. — Мужчина должен есть, и я тебе говорю, Арт, что я просто не считаю салат, сыр и бараньи котлетки, которые только на один зуб, за еду. Совершенно не считаю. Я-то не лакомка, очень даже просто могу обойтись без десерта…
— Я тоже, — подхватил Хакетт. — Но все же еда — не еда без…
— Хлеба с маслом и картофеля, нет, он не… сплошной крахмал, я знаю, но, черт возьми, что такое котлета из постной говядины, если она не лежит на булочке с майонезом, и к ней нет на гарнир чего-нибудь маринованного, и…
— Сыра и всяких приправ, — продолжил Хакетт. — Я знаю. А…
— Остановитесь, остановитесь, — сказал Мендоза. — Вы сможете предаваться совместным воспоминаниям как-нибудь в другой раз. Джордж здесь? Bueno [72] . Зову всех послушать, что я узнал про Мишель. У меня в кабинете.
Ландерс и Глассер были на месте, Пигготт уехал по вызову почти сразу, как только пришел, и еще не вернулся. Мендоза рассказал, что он услышал вчера от Мануэля Чавеса.
— Значит, у нее были-таки средства, чтобы удрать от Трулока, если она хотела. Все это не очень понятно — или я неверно представлял себе Мишель? Имела ли она… м-м… такие глубины в душе, которые мы не измерили и не постигли? По-своему несколько странно, что ее увлекала Эйлин и вся та гопкомпания. Можно, конечно, сказать, и это будет похоже на правду, — противоположности сходятся. И, разумеется, старая добрая память о школьных днях: авантюристка Эйлин Мишель тогда очень нравилась. И, возможно, Мишель не особенно повзрослела за эти три года. И еще одно: девушка вроде Мишель — только бы мне не быть похожим на психоаналитика — гораздо более слабая натура, нежели Пол Трулок, может быть, она-то как раз и могла сбежать от него, поддавшись порыву, чтобы преподать ему маленький урок, все время зная, что потом смиренно вернется и подчинится ему.
72
Хорошо (исп.).
— Да, — сказал Хакетт. — Если она сбежала, то все должно было быть именно так.
— Всего лишь небольшая размолвка влюбленных. Со сценой покаянного примирения в недалеком будущем, —
— Делайте ваши ставки, — ответил Мендоза. — Эйлин и вся ее компашка скользкие, как угри. Не ухватишь. Но вот что я скажу. Готов поручиться, что по крайней мере некоторые из окружения Эйлин балуются наркотиками — марихуаной, или героином, или чем угодно. И ее пятнадцати тысяч в год, скромных, хоть и приятных, им не хватает на всех. Особенно если они употребляют героин. И если рассерженная невинная Мишель, завороженная змеей птичка, помчалась к старой школьной подруге Эйлин в понедельник вечером, то весьма вероятно, что ни один из присутствующих — если там были гости, кто бы они ни были, — не почувствовал бы ни малейшего угрызения совести при мысли о том, чтобы… м-м… вынудить Мишель расстаться со своими бриллиантами. Если никто из них не знает скупщика краденого, то его обязательно знает продавец наркотиков. И обнаружив, что они вынуждали Мишель слишком сурово, проще простого припрятать тело на той дорожке и выкинуть ее из головы.
— Пожалуй, это весьма резонно, Луис, — сказал Хиггинс. — Именно так и могло произойти.
— Ну что ж, подождем, пока Каллаган не откопает что-нибудь на кого-нибудь из них. Может быть, если уж ничего другого не обнаружится, узнаем, кто к Эйлин ходит, приведем их сюда и поприжмем, — сказал Мендоза. — Если Пэт задержит их с определенным обвинением по части наркотиков и они будут знать, что их так или иначе ждут неприятности, можег, кто-нибудь запоет быстрее.
— Именно так, — согласился Хакетт. — Я хочу еще раз сегодня поговорить с Дюраном по поводу описания Аркетта.
— А я хочу снова повидать Трулока, — сказал Мендоза.
— Мне нужно составить отчет по тому трупу в гостинице, — сказал Ландерс. — Все то же самое. Естественная смерть.
— Ну что ж, в седло, — сказал Хиггинс. — Что-нибудь новенькое может выплыть в любое время.
С утра пораньше в отдел по расследованию убийств позвонил некий доктор Игон Гернер. Он сказал, что хочет кое-что сообщить о Сэмюэле Ревило, и к нему поехал Пигготт. Доктор проживал на Арден-бульваре в скромной приятной квартире. Он был вдов, лет шестидесяти, с мягкими манерами, гривой седых волос и чрезвычайно огорченный тем, что собирался рассказать Пигготту. Он узнал о самоубийстве Ревило только вчера, от одного из своих пациентов.
— Видите ли, я всегда считал, что больному надо говорить правду. Ну, конечно, с некоторыми истеричными женщинами это было бы безумием… но мистер Ревило казался мне благоразумным человеком, сдержанным и здравомыслящим. Я также считал… у него свое дело… он захотел бы привести дела в порядок. Однако он, должно быть… у меня от этого на душе очень скверно, — он печально покачал головой. — Но, конечно, ничего другого быть не могло… Что? А, последняя стадия рака. Пищеварительного тракта и поджелудочной железы. Ему оставалось меньше полугода, по приблизительной оценке, — они еще не видели заключения о вскрытии; оно подтвердит диагноз доктора.
— Понимаю, — произнес Пигготт. — И вы ему об этом сказали?
— Да. Не стоило, как я теперь понимаю. Но он казался…
— Ну что ж, нам нужно официальное заявление, доктор, и вам придется давать показания на слушании. Оно назначено на десять часов во вторник,
— Буду рад сделать все необходимое, — скорбно ответил Гернер.
В управлении, когда доктор делал заявление, Пигготт спросил, не прописывал ли он Ревило снотворных таблеток. Нет, не прописывал.
— Я хотел еще подумать над лечением, и у него пока не было сильных болей, ему хватало аспирина. Разумеется, позднее… и сейчас я вспомнил, он говорил мне, что его жена умерла от рака желудка, поэтому он слишком хорошо знал, что его ждет, — бедняга.