Неожиданность
Шрифт:
Олег сидел просто раздавленный моими словами. Только-только все в жизни складываться начало, и тут вдруг такой удар!
Начал ныть:
— Но я же не умею…
— И учиться не хочешь! Другие захотят!
Исход был ожидаемым.
— Не надо Ваню теребить! Я иду! Землю грызть стану, а всему выучусь!
— Не бог весть какая наука. Я сам выучился, Антон за пару дней ухватил.
— И я ухвачу!
— Иди закончи там с разгрузкой телеги, и пойдем. Мне еще в дом забежать нужно.
В избе довел до сведения повара, что
— Просто так кормим только Ивана, Наину, на поведение Олега посмотрим. Остальные пусть дают деньги на продукты. Не хотят — пусть питаются чем могут. Хватит мне всю эту скоморошью-кирпичную шатию-братию кормить. Плачу достаточно, с голоду не издохнут. Новое положение вступает в силу с завтрашнего дня — сегодня пока всех кормим. Скажешь им сегодня стоимость завтрашнего обеда.
Согласовал меню на завтра, надеюсь сегодня к ночи уже буду дома.
Дошел до сарая, оповестил кирпичников о новых порядках.
— А ежели мы от этакой заботы поувольняемся? — залихватски шумнул наглец Пашка. Брякнул и стоит, озирается, вот мол какие мы, бывшие певцы лихие, никого и ничего не боимся! Ну что ж, проверим смельчака на вшивость.
— Ты уволен, — удовлетворил я его пожелание, — на обжиге кирпича нам певческие таланты не нужны. Кто хочет присоединиться к нему, держать не стану.
Народ шарахнулся от Павла, как от прокаженного. Теперь ухарь озирался с выраженным покаянным выражением на лице.
— А я что, я ничего…, пошутить хотел, да узнать, сколько будет стоить…
Раскаяние было налицо.
— Сегодня после обеда Федор вас обо всем оповестит.
— Ладно, ладно…
Вот то-то же! Глядите у меня!
Вышел из сарайки, огляделся. Телега уже разгружена, Акимович распрягает Зорьку. Вроде бы все. И мы с Олегом двинулись на рынок.
В ангаре свеженанятые плотники настилали полы. Работа кипела. Я быстренько познакомил приказчиков между собой, уточнил, на что требуется обратить внимание при проверке качественности изготовления кареты. Олег пошел бродить с Антоном по магазину-мастерской, вникая в мелочи.
Хотел уж было уходить, как вдруг чужая лошадка заволокла какой-то сияющий экипаж, почему-то перекошенный на один бок. Что за чертовщина? Ось поломалась или рессора просела с одной стороны?
Подошел Антоха и прояснил ситуацию.
— Это не наша коляска. У нее внизу ремень оборвался, а у наших их нет совсем.
Кучер уже примеривался распрячь лошадь.
— Эй, эй, — оборвал я его дерзкий замысел, — ты чего тут нам в ангар чужую вещь прешь, сказали же ясно — не наша.
— Как вы, простолюдины, осмеливаетесь дерзить представителю боярина Мирослава, из рода Нездиничей? Деньги назад отдавайте! Да еще мне добавьте, что я с вашим хламом тут вожусь!
Этой наглостью он взбесил меня не на шутку, но начал я довольно-таки мирно:
— Как ты, быдло, позволяешь себе спорить с самим боярином Владимиром Мишиничем? — а потом неожиданно вломил ему
Представитель хрюкнул и быстро убежал, бросив кобылу и колымагу. Как-то мирный разговор сразу не задался…
Олег с Антоном глядели с укоризной.
— Что-то ты хозяин много на себя взял. Ладно бы в кабаке где, этого ухаря приласкал, взыска бы не было. Все-таки эта наглая погань, челядинец Нездиничей, — попенял мне Акимович. — Наедут его хозяева с дружинниками, в порошок нас сотрут!
— Откупиться, откупиться надо! — забормотал смельчак Антон. А они ж ведь еще ничего и не знают, дошло до меня. Обвел мастерскую твердым взглядом.
— Мы, Мишиничи, тоже от всякого смерда поруганье терпеть не будем. И дружинников у нас не меньше.
Приказчики опешили. Первым, как обычно оклемался Олег.
— А ты разве из бояр?
— Сегодня меня мой отец Твердохлеб младшим сыном признал. Сейчас поеду с боярином Мирославом из рода Нездиничей разбираться. Оба приказчика едут со мной.
Олег посуровел лицом и кивнул, а Антошка взялся ныть шаляпинским басом:
— Можно я здесь останусь, боярские роды так страшно между собой бьются, аж до смертоубийства дело-то доходит…
— Слушай меня, трус поганый, — зарычал я, — сейчас не поедешь, — чтобы я во веки вечные твоей испуганной рожи возле моих карет не видел! Хоть Анька тебя прямо возле ангара задушит, хоть обрыдайся тут, назад на работу нипочем не возьму! Надоедать будешь, отлупим в четыре руки!
Конюх мрачно закивал. Жену бывший скорняк боялся, видимо, больше всех ужасов мира вместе взятых.
— Да еду я, еду!
Он привычно взгромоздился на облучок.
— Н-но, милая!
А мы, чтобы не доламывать чужое имущество, поплелись сзади.
— Неплохой вроде парень, — заметил бывший половой. — И уважительный, и внимательный. Молод еще очень, жизни не видал. Трусоват поэтому. А вот как заплачут голодные детишки в нетопленной избе, папа, папа, дай покушать, такая отвага его прошибет, аж ахнешь!
Антон город знал хорошо, терем Мирослава Нездинича нашли быстро. Привратник, как услышал, кто прибыл, распахнул ворота без лишних выяснений и уточнений. Мы, бросив бричку вместе с лошадью на дворе, прошли в боярские покои. Слуга выяснил, кто мы, и отправился для доклада к знатному хозяину.
Мирослав вышел к нам быстро, прямо в домашнем кафтане. Я представился. Немолодой уже боярин нахмурил брови.
— Я всех троих сыновей Твердохлеба знаю очень хорошо, а вот тебя что-то не припоминаю. И одет как-то уж очень по-простому. Ты кем им приходишься, двоюродным каким братом что ли?
— Я незаконнорожденный, ублюдок. Дворовая девка родила. Отец меня только сегодня признал.
Чело боярина разгладилось.
— Ну, это дело десятое. У князя Владимира-крестителя, его мать Малуша тоже простая ключница была, а каких он высот достиг! В отце вся сила, а нарожать любая девка может. С чем пожаловал?