Непобедимый. Право на семью
Шрифт:
— Не железный, — повторяю его давние слова.
И едва сдерживаю писк, так крепко после этого Миша меня стискивает.
— Что ты делаешь? — выдыхает отрывисто у моего виска.
— Ничего, — так же шумно выпаливаю я. Становится так стыдно, что даже оправдываться не получается. Шепчу просто: — Извини, — и быстро возвращаю ладонь на его плечо. Отстраняюсь на приличное расстояние. — Так о чем вы говорили?
Тихомиров делает еще один мощный вдох и, наконец, смотрит на меня. Нет, не смотрит… Сжигает дотла. Вмиг забываю, что спрашивала, кто мы сейчас и где находимся. С алчной жадностью загребаю
— Ты пьяна?
— Что-о-о?
— Понятно.
— Что понятно?
Но он уже уводит взгляд. Снова поверх моей головы находит ту раздражающую точку и полностью на ней фокусируется.
Вы из бани на мороз когда-то выскакивали? Что-то подобное проворачивает мой организм. Только контраст еще сильнее. Ведь пару секунд назад я не просто плавилась, я неистово горела. А теперь… Вновь до дрожи замерзаю.
В голове резко проясняется. Я способна ругать себя, хоть не до конца понимаю, за что. Вроде никаких умышленных действий не предпринимала. Все как-то само собой произошло. И… Мне просто привиделось много из того, чего на самом деле нет и быть не может.
— Так о чем вы говорили? — повторяю вопрос, когда дыхание полностью приходит в норму.
— Неважно.
— Как это неважно? Миша…
— Замолчи, — обрывает он резко. Сглатывает и добавляет так же жестко и вместе с тем как-то иначе: — Я прошу тебя, помолчи.
Я и замолкаю. В тяжелом ступоре пытаюсь разгадать, что за новые интонации выдал Тихомиров. Но танец заканчивается, а я так ничего и не придумываю.
Домой мы уезжаем раньше всех. Как только Егорка начинает зевать, Миша приказывает собираться. Я не возражаю, потому как тоже чувствую усталость.
Сын засыпает по дороге. И после этого в салоне образуется и нарастает напряжение. Стараюсь смотреть в окно, но и это слабо спасает.
«Еще немного…» — говорю себе я, нервно постукивая пальцами по бедру.
Но как же тянется это «немного»!
Невыносимо. Не знаю, как какой-то психоз не ловлю, пока машина останавливается. Впрочем, до квартиры едва ли в меньшем стрессе добираюсь. И вроде Тихомиров не смотрит… Прижимая Егора к груди, спокойно шагает рядом. Однако что-то ощущается не так. Эмоций с его стороны в разы больше, чем обычно.
«Вот это я, конечно, придумала…», — сама над собой смеюсь.
Точнее, пытаюсь.
Первой забегаю в квартиру. Придерживаю для Миши сначала входную дверь, а после и ту, что ведет в детскую. С облегчением и странным сожалением выдыхаю, когда он укладывает Егора в постель.
«Можно уходить…», — неохотно подгоняю себя.
— Спокойной ночи, — бросаю в полумрак и, не дожидаясь ответа, иду в свою спальню.
Шарю ладонью по стене в поисках выключателя. Но зажечь свет так и не успеваю. Совершенно неожиданно ощущаю плотный толчок в спину — всем телом Тихомиров в меня вбивается. Не позволяя улететь, ловит руками. Прижимая, на мгновение замирает. Настолько короткое, что пару секунд спустя мне уже кажется, что ничего и не было. А он,
— Ты спрашивала, сильно ли я тебя ненавижу, — напоминает приглушенно.
— Боже… Как же долго ты, Миша, думал… — вырывается у меня вместе со стоном.
— Я не ненавижу тебя, Полина, — но при этом выдает это таким жестким тоном, что меня тотально лихорадить начинает. Задерживает взгляд — не вижу, но чувствую. Черт возьми, нам не нужен свет, чтобы прожигать друг друга насквозь. Всем телом вздрагиваю, когда Тихомиров наклоняется еще ближе и, опаляя мое лицо дыханием, заявляет: — Я просто готов тебя убить. Вот и все, принцесса, мать твою, Аравина.
30
Полина
— Так убей, Миша… — шепчу, теряя с его словами что-то очень-очень важное. В груди дыра образуется, сквозь нее все силы и вытекают. Обнажая душу, дает прорваться тем чувствам, которые я так долго прятала и запирала. — Если станет легче, убей… Слышишь? Тихомиров? Вызываю огонь на себя.
Его рука сжимается на моей шее, лицо приближается. На миг кажется, что он действительно это сделает. Резко и без каких-либо сожалений. Страх затапливает. Он сильнее остальных эмоций сейчас. И вместе с тем… Раньше, чем умрет моя физическая оболочка, я умираю душевно. Из глаз выкатываются слезы, быстро сползают по щекам. Чувствую, как эту влагу, словно огонь спирт, поджигает Мишино дыхание.
Слезы соскальзывают по губам и подбородку, ему на ладонь. И тогда он отталкивается. Позволяет воздуху просочиться между нашими телами. Одергивает руку так резко, будто в чистом пламени она побывала.
— Раздевайся, — этот прямой и жесткий приказ заставляет меня усомниться в реальности происходящего.
Я в бреду? Передо мной Миша? Что с нами, черт возьми, происходит?
— Нет, — шепчу на всякий случай.
Это ведь можно считать ответом на что угодно. На все и сразу.
Но Тихомиров… Он резко разворачивает меня и, грубо вжимая в стену, дергает вниз молнию моего платья. Ошарашенно моргая, несколько секунд нахожусь в состоянии полного оцепенения. Прохладный поток кондиционируемого воздуха проносится по моей обнаженной спине, а мгновением позже и по ягодицам. Буквально сразу после того, как платье падает на пол, щелкает застежка бюстгальтера, в груди ощущается мнимая свобода, и я, наконец, дергаюсь. Оборачиваюсь, чувствую, как Миша уже стаскивает с меня трусы.
— Что ты делаешь? — первый крик больше похож на сдавленный выдох. Но в следующий я уже вкладываю всю силу и все свои эмоции: — Что ты делаешь???
Пространство звенит, трещит и двоится.
— То, что стоило сделать еще во Владивостоке.
Его голос, дыхание, клубы какой-то безумной энергии столько эмоций в пространство высвобождают… Я теряюсь от силы чувств, хоть и не могу определить их природу. Со стороны Миши это действует убийственно. Насквозь меня пронизывает.
Я снова теряюсь, поэтому не сопротивляюсь, когда он подтаскивает к кровати. Пока садится и валит меня животом к себе на колени, не дышу. Лишь несколько секунд спустя, одичало выкатывая глаза, громко с надрывом выдыхаю в бархатную гладкость покрывала.