Непобежденные
Шрифт:
Первый блин комом, а второй удался.
Вернулись разведчики, собрав нужные сведения, где и что у немцев, «языка» приволокли языкастого.
Командир дивизии обратился к Суровцеву, к Золотухину с просьбой: отдать партизанских разведчиков армии, но в отряде лишних бойцов не было.
Возвратившись из командировки на передовую, Золотухин сказал Алеше Шумавцову:
– Я жалел, что тебя не было на Десне. Мы все храбрые, только храбрость моя теперь с глазами. Война – учитель жестокий, но она учит оставаться живым.
Положил
– Вот что, парень! На немца в одиночку ходить – все равно что на стаю волков. Собирай группу. Не по приятельству, а таких, чтоб не дрогнули.
– Скоро придут? – У Алеши сердце заныло. – Отец последний эшелон формирует.
– Прости ты нас, но для тайной войны Алексей Шумавцов очень нужный человек.
– Футболистов своих возьму! Уж они-то умеют биться. Толю Апатьева. Его, правда, хулиганом зовут…
– Хулиганство, драчливость – это для прошлой жизни. Когда сражаешься за Родину – ты сын Родины, дочь Родины.
Алеша не решился посмотреть в лицо учителю. Неужели не боится немцев? Картина нарисовалась: на площади танки с крестами, на улицах вместо женщин и детей марширующие солдаты. У зданий часовые. На крышах флаги со свастикой.
Лицо Василия Ивановича простецкое, но это игра в простака.
– У Брянского фронта всего две дивизии. Володя Коротков с нашими разведчиками в немецком тылу обнаружил сосредоточение войск. Немцам не Людиново нужно – Москва. Мы у войны на пути. На разгром СССР Гитлер шесть недель отпустил своим генералам. Не учел: с русскими мужиками воевать придется, с русскими бабами, с такими хлопцами, как ты. Слушай самый главный и самый секретный совет: терпением запасайся. Вся война еще впереди.
Алеша посмотрел-таки на Василия Ивановича: до того усталый человек, улыбнуться сил не имеет. Однако плечи развернул, сел, как начальники сидят.
– Ты будешь у нас Орел. Это имя твое. Боевое.
– А девчат брать? – спросил Алеша.
– Еще как брать! В женщинах не видят воинской силы. Слабый пол. Но для тайной войны женщина – все равно что бомбовоз с верткостью истребителя. Алеша! Девки – будущие бабы, живучие. Нам в этой войне выжить надо.
Встал, подал руку. Обнял.
– Приказы и донесения пойдут через связников. Высокого тебе полета, Орел!
– Отряд уже уходит? – вырвалось у Шумавцова.
– Не сегодня, а про завтра сам не знаю.
Обман ради высшей правды
Ветер ударил в грудь по-бандитски, будто за дверью ждал. В парке золота по колено. Деревья голые, тянутся в небо, а в небе не спрячешься.
Возле Казанского собора (теперь это кинотеатр) Алеша остановился. Что-то было здесь непростительно не так.
– А-а-а!
Никогда этого не замечал, и вот открытие.
Крестов нет. Ни единого. Немцы придут с крестами. С черными.
– А наши были золотые, –
Летчики Бога в небе не видели. Ученые сказали: мир сотворен не семь тысяч лет тому назад, как говорит Библия, а многие миллионы веков вглубь времен…
Перекрестился.
– Я не из страха! – снова вслух, громко, но кому? – Я как все русские. Как на Бородинском поле. Как на поле Куликовом. Как на Чудском озере.
На площади пусто.
Огромный разоренный собор. Без крестов. Без Бога. Огромные черные деревья. Небо огромное. Людиново, по здешним меркам, тоже огромное. А он – единственная сила против немцев. У них Франция, у них Польша, у них Россия, занятая по Десну, а потом будет по Людиново и дальше.
Дальше Москва.
Об эшелоне вспомнил. Домой бегом бежал. Отец стоял на крыльце.
– Где ты ходишь? Как стемнеет, грузимся, ночью отбываем. Подвезу тебя к станции. Рабочий поезд пойдет до Дятькова и обратно. Привезешь бабушку. Из вещей берите самое необходимое.
– Я на минутку домой!
Вошел в сени – не Орлом, мальчиком Лешенькой, с бьющимся от любви сердцем. В свои семь лет он очень не хотел уезжать от мамы к тете Наташе, к дяде Якову Алексеичу. Но тетя Наташа нынче для него – тетя-мама.
– Мама! – сказал он с порога.
– Костюм, рубашки я в сумку твою сложила. Что хочешь взять с собой?
– Не знаю.
Смотрел на маму. Он почти десять лет, кроме двух-трех летних месяцев, жил у Тереховых, у него комсомольский билет на Терехова, но мама своего Алешу любила. Мама очень его любила.
– Шахматы я к себе положил, – сказал Витек. – В эшелоне сыграем.
– Обязательно. Немцев надо, как в шахматы, обыграть.
– Немцев колуном по башке! – Сашка хоть и маленький, но грозный человек.
Подошла Дина, глаза у Дины, как небо синее. Потянулась, поцеловала в щеку.
– Тебе к бабушке? Ты торопись. Бабушка ходит медленно.
Слезы хлынули по щекам. Слезы и вправду соленые. Сграбастал Витьку, Сашку.
– Мама!
– С Богом, сыночек!
Ксения Алексеевна перекрестила Алешу.
– Не позволяй бабушке в узелках копаться. Возьми… Господи, какие у нее сокровища? Крестик серебряный да дедушкины швейцарские часы.
– Икону брать?
– Бабушку не огорчай. Бери. С Богом, Алеша! Вот тебе хлеб. До Ольшаницы неблизко, поешь в дороге.
Потянулась, поцеловала в волосы над виском.
– Мальчик мой! Ты ведь выше матери.
Машина гуднула.
– Отец сердится.
– Ладно. Лечу!
Вздохнул уже в сенях. Дома не знают: он у них – Орел.
– Будь с бабушкой потверже. Не опаздывайте к поезду! – Отец, прощаясь, хлопнул сына по плечу, а потом коснулся ладонью лица, ласково.
По гористой Ольшанице Алеша шел быстро, а торопиться не надобно. Его место – Людиново. Боевое место. У каждого красноармейца на войне свое место.