Непобежденные
Шрифт:
— Кольцов в секрете был, пускай рассказывает.
Этого увальня в телогрейке Лезгинов знал. Слышал, как он захватил немецкий танк и как в разведчики попал.
— Рассказывать-то нечего, — буркнул Кольцов. — Сидел в секрете, а он ко мне и пришел.
— С чего же вы решили, что перебежчик? Может, заблудился человек?
— Как же, заблудился, прямиком к немцам чесал, да еще прятался. Немцы как раз орали: «Рус, гуся хочешь?» Перепились, видать.
— А вы? — спросил Лезгинов.
— Что я? Был бы не в секрете, я бы им показал гуся.
— А что бы вы сделали?
— Подполз бы и пару гранат. И так терпения уж не хватало. Привстал даже, чтобы дорожку высмотреть, а тут он и идет…
Застучали
— Устроились! Этак каждый в картишки перекинется и — в санчасть. А ну бегом за мной! — Увидел Лезгинова, переменил тон. — Извините, товарищ старший политрук. Приказано всем срочно во взвод.
Разведчику собраться — все равно, что другому чихнуть. Миг и нет никого, только ветер шумит в голых кустах да похлопывает ледяными ладонями по туго натянутым полам палаток. Капитан Еремин уже топтался возле землянки, ждал.
— На гауптвахте потом отсидите, — сказал без предисловий. — Слушай боевую задачу.
Через полчаса отделение беззвучно ползло по нейтралке. Впрочем, беззвучно ползти было совсем не обязательно: над передовой, перекрывая все звуки, кричало немецкое радио, сулило райскую жизнь в плену, в подробностях рассказывало по-русски, по-азербайджански, по-армянски, как переходить линию фронта, как совершать самострел.
— Заткните ему глотку, — на прощание сказал капитан Еремин. И дело не забывайте.
Не забывать дело — значило взять языка, это понимали все, и теперь привычно давили локтями сухую снежную крупу, радуясь уже тому, что подморозило, и нет грязи. На заранее известном рубеже остановились, пропустили вперед троих саперов.
Минуты ожидания на нейтралке всегда особенно томительны и долги. Каждый мысленно там, рядом с саперами, шарит голыми немеющими от холода руками по снегу, по комьям мерзлой земли. Вот пальцы нащупывают гладкий бок мины, неторопливо обегают ее. Мина противопехотная, прыгающая. Где-то должна быть проволочка, заденешь ее, мина подпрыгнет и взорвется, кося осколками все вокруг. Сапер сует руки под мышки, чтобы вернуть гибкость пальцам, затем осторожно вывертывает взрыватель и отставляет мину в сторону, — теперь она не опасна, теперь ею хоть гвозди заколачивай. Другую мину искать проще: помогает педантизм немцев, выставляющих мины в строгом, размеренном до сантиметра, порядке. Сапер протягивает руку в сторону, нащупывает другую мину, стоящую там, где ей и полагается быть. Все делается ловко и быстро, но разведчики совсем измаялись в ожидании сигнала саперов о том, что проход в минном поле готов.
С немецкой стороны судорожно застучал пулемет, заглушая захлебывающийся хрип динамиков. Это никого не обеспокоило, — обычная перекличка переднего края. Так в былые времена ночные сторожа били в колотушки: спите спокойно, люди, все в порядке.
Но вот в той стороне, куда уползли саперы, что-то шевельнулось, и сержант поднял руку: вперед!
Ползли быстро, как ползали не раз. За минным полем рассредоточились, без команд заняли свои места — кто в группу захвата, кто в прикрытие. Ракеты, время от времени взлетавшие в небо, помогали сориентироваться. Радио орало теперь совсем близко: еще немного и гранатами можно достать. Сержант оглянулся, собираясь дать знак, чтобы приготовили гранаты, и не увидел Солодкова. Только что был рядом и исчез. И вдруг в том месте, где быть Леньке, начали подниматься из-под земли руки. Озноб пробежал по спине. Никогда ничего не боялся сержант, а тут прямо
— Тихо! Штиль! Ляйзе!…
Краем глаза увидел: Солодков так же быстро скрутил другого немца. Но сопротивляться немцы, похоже, и не собирались, лежали на земле с вытянутыми над головой руками, торопливо кивали, понимая, что малейший звук будет последним звуком в их жизни.
На всякий случай затолкали им в рот пилотки, связали руки, и сержант подтолкнул Солодкова: уводи!
Теперь задача упрощалась. Извиваясь меж камней и вывороченных глыб земли, разведчики поползли к вражескому окопу. Дождавшись, когда погасла очередная ракета и тьма сгустилась, разом вскочили, одну за другой метнули все свои приготовленные гранаты и, не дожидаясь взрывов, бросились назад.
Лежа почти один на другом в своей траншее, долго не могли отдышаться.
— Где ты немцев-то откопал?
Лёня Солодков тонко по-мальчишечьи хихикал, рассказывая:
— Секрет называется. Закрылись плащ-палаткой, зажгли свечку и дуются в карты. Ну я на них и свалился.
— Прямо на кон!…
— Крупный выигрыш!…
И снова дружно хохотали, радуясь, что все живы, что задачу выполнили: и двух языков взяли, и заставили заткнуться этих картавящих зазывая.
Передовая гремела: немцы мстительно били минами, крестили тьму длинными пулеметными очередями. Над истерзанной землей призраками шевелились подсвеченные десятком ракет клубы дыма и пыли.
Канонада затихла неожиданно скоро, и разведчики, еще не успевшие уйти из передней траншеи, услышали на нейтралке душераздирающие стоны. И откуда-то вдруг взялась девчонка с санитарной сумкой через плечо, заметалась, как курица, норовя выскочить на бруствер. Ее удерживали, но она все рвалась. Старший лейтенант, командир стрелковой роты, державшей тут оборону, ходил за ней, не зная, что делать.
— Кого вы там оставили? — спросил разведчиков.
— Наши все тут, — ответил сержант. — Может кто из саперов?
— Он же кровью истечет! — суетилась санинструкторша.
В темноте снова застонали, показалось — совсем близко. Санинструкторша в один миг оказалась на бруствере, старший лейтенант сдернул ее, заговорил быстро, взволнованно, и сразу стало ясно, что девчонка эта для него не просто рядовой боец, а нечто большее.
— За раненым пойдут другие, а вы останетесь здесь.
— Есть раны, товарищ старший лейтенант, от которых человек, если его неосторожно взять, сразу умирает. Это не шуточки. Я обязана на месте оказать первую помощь.
— А я не разрешаю вам идти.
— А вы обязаны разрешить. Там раненый…
«Не Клавка, — подумал Кольцов, слушая эту наивную перебранку, — та бы разговаривать не стала».
— Сержант, давай я схожу, — предложил он.
— Возьми Солодкова, — сразу согласился Авдотьев. — У него нюх на немцев…
— Мои прикроют, — обрадовался старший лейтенант.
Привычно перевалив через бруствер, Кольцов, согнувшись чуть не до земли, пробежал немного, присел, осматриваясь. Ракеты не взлетали, ночь была черна, как деготь, — в трех шагах ничего не видно. Солодков лежал рядом — руку протянуть. Он тронул его за плечо, чтобы не отставал, пробежал еще немного. Мелькнула позади маленькая нескладная тень с болтающейся сумкой, и Кольцов понял: настояла-таки девчонка на своем. Потом фигура санинструкторши растаяла во мгле, отстала.