Непобежденные
Шрифт:
Вспорхнула ракета, и пока она горела, Кольцов наметил для пробежки следующий ориентир — куст, странно уцелевший на краю воронки. Там можно было укрыться и послушать, где он, раненый.
Санинструкторша не отстала, она побежала следом, по при свете первой же ракеты поняла, что ее занесло куда-то в сторону: как ни всматривалась в пестрый хаос камней и кустов, не могла понять, где теперь разведчики.
Потом она услышала стон и, едва дождавшись, когда погаснет ракета, заторопилась на звук. И вдруг совсем близко услышала шорох: кто-то полз. На всякий случай она достала маленький «вальтер», подаренный старшим лейтенантом, сжалась вся, но вспомнила
— Что случилось? Ранена? — затормошил ее старший лейтенант.
— Не-ет. Я их уби-ила.
— Кого?
— Их… немцев.
Вокруг засмеялись.
— Так чего же ревешь?
— Да, знаешь, как страшно!
— А может тебе немцев жалко? — под общий хохот спросил старший лейтенант.
— Злюка! — закричала на него. — Знаешь, как я испугалась?! Их двое, а я одна…
Над бруствером визжали пули, смачно били в мерзлую землю, с разбойничьим улюлюканием уносились к мутнеющим от близкого рассвета низким тучам.
Кольцов сидел в стороне и, слушая эту перебранку, с новой для себя грустью вспоминал пропавшую в водовороте медсанбатов и госпиталей Клавку, которую он так же вот вынес однажды из боя. Только та была ранена, не как эта дуреха. И та не плакала ни от страха, ни даже от боли.
Рядом с ним кто-то тяжело плюхнулся на дно окопа, и Кольцов, повернув голову, увидел сержанта Авдотьева.
— Что? — выдохнул Авдотьев.
— Купились, как лопухи, на немецкую провокацию. Эта пигалица с перепугу разрядила в них обойму.
— Тьфу ты! — И заоглядывался: — А где Солодков?
— Да вон возле девчонки отирается.
— Бери его, пошли. Взводный зовет.
— Нагорит? — забеспокоился Кольцов. За такой промах, по его мнению, никак не могло не нагореть.
— Не похоже. Там этот старший политрук опять пришел, что-то они удумали.
Удумали такое, о чем разведчики и помыслить не могли. Кольцов сразу даже и не понял, чего хочет взводный, когда тот заговорил о несуразном: пойти к немцам с поднятыми руками.
— Ты же сам перебежчика задержал, — сказал ему старший политрук. — Значит, находятся такие. В семье не без урода. На них-то немецкие пропагандисты и рассчитывают. Надо, чтобы перестали рассчитывать. Пойти к ним, будто бы сдаваться, а когда высунутся, гранатами гадов.
Дело рисковее любого, что были: этой ночью. А главное — противное дело. Будто в отхожую яму голыми руками…
— А чего меня-то? — Кольцову подумалось, что выбор пал на него потому, что фигура у него такая нескладная. Если еще воротник поднять да ссутулиться, так совсем получится, что голова ушла в
Взводный понял его правильно, обнял, сказал душевно:
— А кто у нас страха не ведает? А кто гранаты лучше тебя бросает? Впрочем, дело добровольное.
— Я не отказываюсь, — поспешил согласиться он.
— Вот и отлично…
Утренняя муть еще не высветила всю ширину нейтралки, когда Кольцов переполз через бруствер. Тишина была на передовой, и ракеты уж не взлетали. Будто все вокруг затаилось, наблюдая за ним, одиноко перебегающим от куста к кусту, от камня к камню. Посередине нейтралки подождал в воронке, приготовил гранаты. Одну обмотал концом короткого полотенца, зубами выдернул чеку. Только теперь заметил, что полотенце не такое уж чистое и белое, поверят ли, что сдаваться идет? Но другого не было, и он поднял полотенце над головой, пошел, вглядываясь в землю: нахватало еще зацепить мину. Теперь он был виден отовсюду, теперь немцы могли запросто подстрелить его, а не немцы, так какой-нибудь свой снайпер, которого не успели предупредить. По-прежнему было тихо, и Кольцов совсем осмелел, шел с поднятыми руками, оглядываясь по сторонам, будто на прогулке.
— Рус, линкс, линкс! — услышал голос, и увидел немца, машущего рукой.
Он взял правее, куда показывал немец. Высунулись еще двое, уставились с любопытством: не каждый день перебежчики, интересно. И офицер высунулся, может и не офицер, а просто кто-то в фуражке, но все равно было видно — начальство. Кольцов не больно разглядывал их, высматривал тот рубеж, до которого должен дойти, не вызывая подозрения. И за собой приходилось все время следить: как бы злоба, кипевшая в нем, не выплеснулась раньше времени.
Когда до окопа оставалось метров двадцать, он выпустил полотенце, и оно упорхнуло, подхваченное ветром. И сразу обеими руками метнул гранаты. Не падая на землю, не дожидаясь, когда рванет сзади, бросился бежать, не задумываясь над тем, что если промахнулся, не попал в окоп, то могут догнать свои же осколки. И вообще ни о чем не думалось в этот момент, билось только одно ликующее чувство: дошел-таки, обманул гадов.
По сдвоенному, почти одновременному взрыву понял: попал в окоп. Не зря, значит, гонял их взводный на тренировках, учил одинаково метко бросать гранаты и правой и левой рукой.
Сзади запоздало зачастили автоматы, пули смачно зашлепали справа и слева. Наши окопы, обозначенные неровными буграми брустверов тоже ощетинились огнем. Мелькнула мысль: залечь, переждать. Но он не останавливался, уверенный почему-то, что добежит, что теперь-то уж ничего с ним не случится.
Так с разбегу и влетел в свой окоп, сильно ударившись о его мерзлую стенку. Показалось даже, что потерял сознание от этого удара, потому что уже через мгновение увидел рядом и своего взводного, и старшего политрука
— Пор-рядок! — сказал он, пытаясь встать.
Взводный подхватил под руки, поднял, и так и держал, торопливо оглядывая его, — не ранен ли?
— Я буду ходатайствовать о представлении вас к ордену, — сказал старший политрук.
— При-и чем тут… орден, — выговорил Кольцов, мотая головой. Но вдруг подумал о Клавдии, которая, когда придет и увидит орден, наверное, обрадуется. И широко улыбнулся: — О-орден не помешает.
А над передовой разгорался огневой бой. В трескотню винтовок, автоматов, пулеметов вплетались сухие разрывы мин, гулкие уханья снарядов. Начинался очередной день обороны, один из тех, которые историки потом назовут спокойными днями зимне-весеннего затишья.