Непобежденные
Шрифт:
— Гляди, какими кидаются. Полтонны будет, — спокойно сказал комбат. И вдруг засмеялся и, сделав пальцами натуральную фигу, вытянул руку в темнеющую даль передовой, крикнул зло: — А все-таки выкусили!…
Снова захолонуло сердце: неужто того?!. Подошел, заглянул в глаза. Комбат глядел на него спокойно, почти весело.
— У тебя как?
— Все целы.
— Такая бомбежка, а потери — чуть. Даже удивительно. В ротах по первым сведениям только четверо убитых. У одного у тебя бывало больше.
— Бывало, — согласился Еремин, вспомнив, как
— Только окопы разбили. Но мы их восстановим. Пускай завтра сунутся…
Эту ночь все в батальоне работали до изнеможения, раскапывали траншеи и ходы сообщения, расчищали засыпанные врезные ячейки и пулеметные окопы. Было светло от множества ракет. В глубине немецкой обороны стучали зенитки, пытаясь помешать нашим немногим самолетам взять реванш за день.
— Теперь началось наше господство в воздухе, — услышал Еремин случайную фразу, но не рассердился на насмешника, а скорее даже обрадовался: если шутят, значит, все в порядке.
Ночью четверо разведчиков ушли за языком. До рассвета Еремин со своими людьми помогал расчищать позиции в том месте, куда должны были выйти разведчики. Перед рассветом задремал, положив голову на кромку бруствера. Приснился ему горный обвал. Очнулся, глянул на часы, — было ровно пять округ вздымалась земля, в серо-черном мареве там и тут всплескивали огненные просверки, такие же частые, как и вчера: немцы с обычной пунктуальностью пустили свой конвейер. Стало ясно, что разведчики сегодня не придут.
Сопровождаемый все тем же старшиной Кольцовым, с которым ему не хотелось в эту ночь расставаться, капитан Еремин ходами сообщения добрался до своей землянки, где, казалось, было так уютно и защищено, но телефону доложил комбату о результатах, точнее о безрезультатности ночного поиска, и снова, как и вчера, погрузился в напряженное отупляющее ожидание. Пытался что-либо делать — ничего не делалось, пытался уснуть — не спалось. Но видно все же задремал к полудню. Очнулся от дикого истошного визга, останавливающего сердце. Вскинулся с топчана, на котором лежал, выскочил в пахнущую дымом и гарью траншею. Увидел спокойное лицо Кольцова, стоявшего часовым, и сам успокоился.
— Немцы бочки бросают, — сказал Кольцов.
— Какие бочки?
— Пустые. Из-под горючего. Набивают дыр, чтобы погромче выли, и бросают. Видно у них бомб нет, раз за бочки взялись. Значит, кончат скоро.
— А может, с подвозом не справляются, — прокричал Еремин в ответ. — Бомбы не подвезли, загрузились бочками. Конвейер, его нельзя останавливать.
Самолеты с ревом пикировали, заставляя приседать не столько от близких разрывов, сколько от рева сирен и падающих бочек.
— Правильно говорили… — крикнул Кольцов.
— Что?
— Правильно, говорю, говорили: это не артподготовка перед атакой, это психологическая обработка. Хотят превратить нас в обезумевших идиотов.
— По себе меряют.
— По себе меряют. Они бы такого не выдержали.
— А мы выдержим.
— Выдержим. Теперь никакой политработы
День этот, казалось, никогда не кончится, и никогда, казалось, не кончится скачущий то дальше, то ближе слоновий топот разрывов.
Но в девять вечера как обрезало.
Этой ночью ушла за языком еще одна группа разведчиков. И тоже не вернулась к утру.
Третий день все такой же неослабевающей бомбежки переносился легче. Многие, измаявшись за ночь, спали под неумолчный грохот. Просыпаясь, материли последними словами бога и черта, и этого прохвоста Гитлера вместе с Манштейном и снова заваливались спать или придумывали себе какое-либо дело, чтобы скоротать время, отвлечься от навязчивого желания вслушиваться с трескучие разрывы, считать их. Не выдерживали порой, восклицали, ни к кому не обращаясь:
— Эта немецкая бомбея уже надоедать стала. Когда уж они в наступление пойдут?!
— Скорее хочешь? — охотно спрашивали его.
И боец торопливо разряжал душу:
— Так ли уж хочу, прямо терпежу нет. Дорваться бы только до этих фрицев!…
На третью ночь в тыл противника ушла очередная группа во главе со старшиной I статьи Кольцовым…
III
Никогда и нигде не было такого, да, наверное, как казалось Петрову, уж и не будет. Чтобы артиллерийская и авиационная подготовка наступления длилась сутками! Пять дней подряд, с рассвета до темноты, авиация и артиллерия противника обрабатывали наш передний край. Шестьдесят часов непрерывных бомбежек и обстрелов! Да каких!
А результат?! О, тут войскам СОРа было чем гордиться. Так укрепили рубежи, так закопались в землю, что люди и техника, считай, уцелели. В некоторые кошмарные эти дни потери в частях не превышали обычных для оборонного затишья. В это даже не верилось. Штарм вновь и вновь запрашивал командиров соединений о потерях — результат тот же. Прав был Бочаров, увидевший в этом факте агитационный материал и выпустивший листовку с крупным заголовком — «Наша оборона несокрушима». Ничуть не покривил душой начальник политотдела. Не просто перетерпели, а, лучше сказать, отбились. Прошлой ночью командование СОРа доносило в Москву об уничтожении 80 самолетов противника.
А вот Севастополь, красивый город, в целом-то уцелевший за семь месяцев обороны, теперь лежал в развалинах. Как недавно сообщили из городского Комитета обороны, только с конца мая по 5 июня в городе полностью разрушено и повреждено чуть ли не восемь тысяч зданий…
Петров дотянулся до закрытой фанерной дверцей окошечка в дощатой перегородке, за которой располагался начальник штаба Крылов, постучал. Это был условный знак — зайти. Почти сразу Крылов, еще чуть согнувшийся от недавнего ранения, прихрамывающий, открыл дверь.