Непобежденные
Шрифт:
В суматохе отходов и контратак раскидало их взвод поминометно. За ночь попробовал Залетаев отыскать своих, да такое столпотворение было на ночных дорогах!… Все перемешалось на рубежах севастопольских, и было непонятно, как фронт еще стоит. Не мудростью командиров стоит, не силой оружия, одной только злостью обессилевших людей.
— Чего мыкаешься?! — сказал ему этой ночью, подвернувшийся под руку старшина I статьи, назвавшийся командиром разведвзвода Кольцовым. — Будешь пока при мне, а там разберемся. Миномет исправен? Мины есть?
— Есть немного. Вышибных патронов нету.
— Патроны — ерунда, найдешь.
—
— Ерунда, дам тебе помощника.
Помощник, краснофлотец Белозеров, сразу видно, был и сильным, и ловким, но где искать вышибные патроны тоже не знал, и потому к рассвету остались они с минометом, да без миномета. И когда после бомбежки полезли немцы, встретили их только пулеметной да винтовочной пальбой. А скоро и до рукопашной дело дошло. Залетаев кинулся на здоровенного немца, который был в полтора раза выше его, успел увидеть водянистые, будто слепые, глаза, большой рот, перекошенный то ли от злорадства, то ли от страха. Немец ткнул штыком, но Залетаев, весь подавшись к нему, отбил винтовку. Ударить второй раз не дал, словно в тугое чучело на тренировке, воткнул штык в серый мундир. Извернулся и сбоку ткнул еще одного немца, нацелившегося на Колю Шурыгина. Мельком глянул на него и не узнал друга: всегда добродушное лицо его было искажено никогда не виданной Залетаевым гримасой то ли злобы, то ли решимости.
И немцы побежали. Едва они скрылись, как ударили их минометы. Упал временный помощник Белозеров. Припадая к каждому бугорку, Залетаев пополз обратно к спасительному своему окопу. А мины все рвали белую иссушенную землю вокруг Белозерова, словно хотели еще раз убить его, убитого.
В окопе было сухо, уютно, надежно. Залетаев огляделся, хотел спросить, что теперь делать, да не у кого было спрашивать. Единственный, известный ему сейчас начальник, старшина I статьи Кольцов, был где-то в другом месте, а тут никто не кричал: «Слушай мою команду!»
Мины перестали тюкать, наступила минута тишины и неопределенности. Залетаев положил голову на бровку окопа и то ли задремал, то ли просто забылся. Привиделся ему знакомый парк в Москве, струны моста через реку, подвязанные, казалось, к самому небу. Мост был пуст, но качался и гудел всеми своими болтами, — вот обрушится…
Очнулся, словно его подтолкнули, и принялся протирать глаза: на изрытом минами поле сидел Белозеров и подбирал что-то с земли, сгребал под себя.
Безумно вскрикнув, Залетаев перепрыгнул через бруствер, побежал к раненому. Неподалеку снова рванула мина, осколки зафырчали над головой, но он все бежал, не останавливался. Когда подбежал, Белозеров был уже мертв, то ли его убило другим осколком, то ли умер от прежних ран. Залетаев ткнулся лбом в сухую пыль и заплакал от жалости, от злой ненависти. Мины с треском рвали камни, но было ему все равно — жить или умереть на этой земле, измученной людскими страданиями.
— Валька-а! — услышал голос Шурыгина. — Отходим!
Он поднялся, не сгибаясь, пошел обратно.
— Кто приказал? — спросил, спрыгнув в окоп.
— Старшина велел. Немцы обходят.
Бойцы помогли им тащить миномет и два оставшихся ящика с минами. Где перебежками, где ползком добрались до какой-то полуразбитой траншеи. И тут все помощники поисчезали, побросав части миномета, как дрова, друг на друга.
— Куда теперь? — растерянно проговорил Шурыгин.
— Закудахтал! — огрызнулся Залетаев. — Вышибные патроны надо искать, обороняться надо. — И спохватился. — Постой-ка, если есть траншея, значит, где-то должны быть и минометные позиции. Сиди тут, я поищу.
Он пошел по траншее, перешагивая через трупы, наших и немцев, лежавших вперемежку на дне, удивляясь, что нет ни одного раненого, только убитые. Тихо было на фронте в этот час, неподалеку копошились бойцы, торопились подправить окопы, приготовиться к новому вражьему натиску. Залетаев приметил в низине кустики, как показалось, вполне подходящие для прикрытия минометных позиций, побежал туда. И не ошибся, увидел смятый взрывом ствол миномета. Фугасный снаряд, ударивший возле самой позиции, засыпал круглый неглубокий окоп белой щебенкой.
Сбросив вещмешок и винтовку, чтобы не мешали, Залетаев руками принялся разгребать рыхлую землю, надеясь докопаться до подбрустверной ниши. И докопался-таки, нашел вышибные патроны и целый ящик мин впридачу. Обрадованный привстал, выдергивая ящик из земли. И тут рванула неподалеку мина, одна единственная, бросила его лицом в пыльный щебень.
Очнулся от того, что кто-то стонуще кричал неподалеку. Странное что-то кричал, вроде как «не ершись, не ершись!…» С трудом разлепил глаза и увидел… немца. Он был метрах в двадцати, приподнимался, выпячиваясь, падал и все кричал непонятное что-то. Залетаев зашарил руками возле себя, пытаясь нащупать винтовку, и все не мог ее найти.
Откуда-то возникла санинструкторша с сумкой через плечо, захлопотала над ним.
— Там… солдат! — выкрикнул он, изогнувшись в сторону. И закашлялся кровью, хлынувшей горлом.
— Молчи, лежи знай, — затараторила санинструкторша, ловко стаскивая с него разрезанную пополам гимнастерку. — Конченый он, ноги перебиты.
До Залетаева вдруг дошло, что немец просто просил прикончить его и кричал «эршисен» — «застрелить». И он бы застрелил, будь под рукой винтовка.
А немец все кричал, подтягиваясь на руках, уже по-русски кричал:
— Добей! Ради бог, добей!
— Сам подохнешь, — зло сказал Залетаев. И опять закашлялся. Боль острым штыком проткнула его, и он снова потерял сознание.
Когда очнулся, увидел, что санинструкторша что-то делает возле немца. Ужаснулся: неужели решилась прикончить? Но понял вдруг, что она затягивает немцу ноги жгутами.
— Ползи к своим, — крикнула она немцу, громко, как глухому. — Может, еще спасешься. В такую жару недолго и до гангрены.
— Ты что? — прохрипел Залетаев. — Немецкого солдата… отпускать?!
— Какой он теперь солдат, — сказала санинструкторша, подбежав к Залетаеву. — Не забирать же его в плен. Со своими ранеными не знаем, что делать. А пристрелить, разве рука поднимется?
Оттуда, где лежал немец, послышался прерывистый хрип. Пригнувшись, девушка побежала к нему, думая, что кончается. Но немецкий солдат плакал. Рыдал взахлеб, хрипя и задыхаясь. Она отцепила у него от пояса баклажку, напоила. Немец глотал воду, захлебываясь, недоверчиво, со страхом, взглядывал на девушку, пытался улыбнуться, но у него получалась какая-то дикая страшная гримаса. Будто его не радовало, а ужасало такое великодушие.