Непобежденный еретик
Шрифт:
Когда гроза утихла, Мартину казалось, что судьба его решена и идти в Мансфельд незачем. Однако, вернувшись в Эрфурт, он вновь впал в сомнения. Лютер вовсе не чувствовал себя «озаренным»: в течение двух недель он обсуждал с друзьями и знакомыми, как же ему следует поступить.
В середине июля Мартин объявил университетскому начальству о своем решении стать монахом. Думается, что в конце концов он отнесся к словам, сказанным во время грозы, просто как к брошенному жребию. Лютер распродал все свои книги, кроме Вергилия и Плавта, и 16 июля устроил прощальную вечеринку для друзей в скромной магистерской каморке. Утром следующего дня они проводили его к воротам августинского Черного монастыря. «Сегодня вы видите меня в
По действовавшему в августинском монастыре уставу новообращающийся не обязан был испрашивать благословения отца на вступление в орден. Однако для Лютера было внутренне невозможно совершить подобный шаг, не советуясь с родителями. Еще до 17 июля он сообщил в Мансфельд о своем намерении. Ответ, который вскоре был получен, превзошел самые худшие опасения. Отец пришел в бешенство. Он не только вновь называл Мартина на «ты», но и грозил ему отказом от всякого родительского благоволения. Другие родственники также говорили, что отныне ничего не желают о нем знать.
Как мы уже отметили, в категорическом протесте Ганса против монашества Мартина неправомерно было бы видеть какие-либо антиклерикальные устремления. Им двигали сугубо житейские мотивы. Во-первых, выбор Мартина зачеркивал мечту отца о сыне-бургомистре, княжеском служащем, а возможно, и дворянине. Во-вторых, целибат (обет безбрачия) исключал, чтобы род Ганса продолжился через самого одаренного из его детей. В-третьих, монастыри в начале XVI века пользовались дурной славой, как рассадники лени, корыстолюбия и распутства. Этого было достаточно, чтобы крутой и решительный Ганс Людер пригрозил Мартину полным разрывом с родней.
Но тут неожиданно пришло второе письмо, вызволившее юношу из трудного положения.
Летом 1505 года в Тюрингии свирепствовала чума. Два младших брата Мартина вскоре друг за другом заболели и умерли. Из Эрфурта в Мансфельд поступила весть, будто и Мартин стал добычей чумы. Когда выяснилось, что это не так, друзья и родственники стали убеждать Ганса, что он должен принести за это «священную жертву» и позволить своему сыну стать монахом.
Суеверие Ганса одержало верх над гневом, и он скрепя сердце, «нехотя и в печали» дал свое согласие.
В XV–XVI веках уход в монастырь зачастую был одним из способов выбиться в люди. Крестьянские, бюргерские, а иногда и дворянские дети становились священниками и монахами, чтобы избежать худшей участи, а со временем, может быть, занять и начальственное положение в церкви (ведь в верхах римской иерархии было немало людей, выдвинувшихся из монашеских орденов). Чешский предреформатор Ян Гус, сын состоятельного крестьянина, признавался в своих воспоминаниях: «Я хотел поскорей стать священником, чтобы обеспечить себе средства к жизни, хорошо одеваться и стать уважаемым лицом».
Мартина Лютера привели в монастырь иные мотивы. Он принял постриг из-за разочарования в деловой карьере, которую по воле своих отцов проделывали сотни и тысячи немецких бюргерских сыновей. «Отчаяние делает монахом», — говорил впоследствии реформатор, имея в виду свой собственный жизненный опыт.
Отчаяние Мартина имело весьма своеобразный характер: оно не было навеяно какими-либо трагическими событиями — оно коренилось в унынии и неуверенности, которым в начале XVI века были подвержены очень многие предприимчивые горожане и в атмосфере которых Мартин жил уже с юных лет.
Сойдем ненадолго с канвы жизнеописания и попытаемся рассмотреть, чем были порождены эти настроения.
В последней трети XV века в Германии начался общий подъем хозяйственного производства, обусловленный развитием рынка. Он продолжался и в пору лютеровской юности. По всей Европе славились немецкие ярмарки, коммерческие конторы и банки. Состоятельные горожане
Прогрессивные перемены, происходившие в немецком хозяйстве, были особенно заметны на фоне начавшегося упадка раннекапиталистического производства в средиземноморских городах, где когда-то родились первые мануфактуры [21] . Путешественники, прибывавшие в Германию из Италии, Испании и Южной Франции, ставили немецких бюргеров в пример своим соотечественникам, хвалили их за рачительность, мастерство и утилитарную трезвость.
Вместе с тем именно в десятилетия, предшествовавшие Реформации, уже дают о себе знать и иные, отнюдь не прогрессивные экономические тенденции (полное развитие они получат лишь во второй половине XVI века). Товарно-денежные отношения, вторгшиеся в полупатриархальный хозяйственный быт, порождают не только торгово-промышленное предпринимательство, но еще и причудливые видоизменения традиционных способов эксплуатации. На свет появляются корыстолюбивые, торгашески-циничные феодалы, которые завидуют богатству состоятельных горожан. Ради приобретения денег, уже обнаруживших свою универсальную покупательную способность, они готовы на любые жестокости и лихоимства. «Господа наши, — скажет Лютер в 1525 году, — во всяком зернышке и соломинке видят гульдены», а потому делаются «беспощадными, как ландскнехты, и хитрыми, как ростовщики».
21
Упадок этот, продолжавшийся в течение целого столетия, был вызван перемещением главных торговых путей в бассейн Атлантики, последовавшим за Великими географическими открытиями. Он сопровождался рефеодализацией средиземноморских городов, кризисом их республиканских учреждений и аристократическим перерождением ренессансной культуры.
Стремление к денежной наживе толкает немецкого землевладельца не к изобретению новых (капиталистически рентабельных) форм хозяйствования, а к крайнему ужесточению традиционного гнета. Во многих районах Германии восстанавливается крепостное состояние. Луга, леса и водоемы изымаются из общинного пользования. Стремительно растут все виды повинностей и поборов.
Наряду с грубым насилием феодалы все чаще практикуют юридические и ростовщические хитрости. Захватив общинные земли, они дробят их, а затем продают в рассрочку ими же ограбленным крестьянам. При этом назначаются такие ежегодные платежи, что большинство держателей наделов попадает в вечную кабалу. Крестьянин, даже если он еще признается лично свободным, закрепощается через свое бездоходное хозяйство и вместе с потомством сидит в нем как в долговой яме.
Немецкая деревня была главной жертвой растущей феодальной алчности. Но от нее в немалой степени страдали и города. Князья, графы и епископы облагали их все новыми сеньоральными поборами, которые доводили до нищеты городские низы и наносили серьезный ущерб другим слоям, в том числе предпринимательским. Прибыль, полученная посредством едва народившейся раннекапиталистической эксплуатации, уплывала в виде пошлин и налогов, которые надо было отдать земельному феодалу; в виде денег, переплачиваемых спекулянтам за хлеб и сырье (среди этих спекулянтов опять-таки было немало представителей корыстолюбивого господствующего сословия); в виде взносов на содержание жертв торгашески-феодального разорения деревни — многочисленных бродяг и нищих, которые стекались в города, но еще не могли быть поглощены маломощным ремесленно-мануфактурным производством.