Непобежденный еретик
Шрифт:
Мартин изучает латинское стихосложение и упражняется в нем. Это гораздо более соответствует его дарованию и характеру, чем механическое заучивание, практиковавшееся в начальных классах. Лютер впервые обнаруживает способность к учению и признается «отроком, подающим надежды». Он полагает, что прошел через школьное чистилище, и мечтает о дне, когда возвратится в Мансфельд, обогащенный новыми впечатлениями и познаниями.
Совсем иные мечты овладевают папашей Гансом. Если прежде он лишь испытывал силы Мартина, то теперь готов сделать на него по-настоящему серьезную ставку. Когда Ганса спрашивают, скоро ли его школяр вернется домой,
II. Эрфуртский университет
Ближайшим к Мансфельду университетским городом был Лейпциг, известный своими канониками (специалистами по церковному праву). Но в конце XV века выросла слава университета Эрфуртского. Именно его и выбрал для Мартина Ганс Людер, заботившийся о толковом и солидном помещении своих трудно нажитых денег.
Эрфурт был шестым по величине городом Германской империи и насчитывал около 20 тысяч жителей, а Эрфуртский университет принадлежал к семье старейших учебных заведений в Центральной Европе: он был основан в 1392 году вслед за университетами Пражским, Венским, Гейдельбергским и Кёльнским. Программа этих университетов издавна определялась церковью и была нацелена на усвоение теологии как высшей науки. Учителя и учащиеся причислялись к клирикам и подчинялись уставу, аналогичному церковным.
Эрфуртский студент (в 1501 году их насчитывалось около 500) должен был обязательно состоять в какой-либо бурсе. Мартин — по-видимому, в память об эйзенахской школе — выбрал георгиевскую, которая, как и все другие, была интернатом с монастырски строгим режимом.
Бурсаки жили в переполненных помещениях, где не было места для уединения. Их поднимали в четыре утра, а в восемь вечера загоняли спать. Питание было сносным, по праздникам разрешалось легкое пиво. Носили униформу, напоминавшую рясу, и шпагу на боку, которую, однако, запрещалось извлекать из ножен.
На протяжении четырех лет Лютер, как и другие студенты, не сможет — без специального на то разрешения — ни есть, ни читать, ни видеть то, что хочет. Днем и ночью, на занятиях и на отдыхе он будет находиться под надзором магистра бурсы и сотоварищей-доносчиков, школярские фискальные навыки которых получат в университете окончательную отделку. Даже для посещения необязательных лекций потребуется дозволение ректора.
Студенчество начиналось с официально одобренной церемонии (так называемой «депозиции»), проводившейся в бурсе и пронизанной сословным презрением к предшествующей «низкой жизни». Новичок наряжался животным, «каковым он впредь не должен быть». В углы рта вставлялись свинячьи зубы, на голову надевалась шапка с рогами и длинными ушами. Это сооружение не без жестокости разрушалось: предполагалось, что вместе с ним попирается и моральная негодность самого ряженого. Церемонию завершал холодный душ, символизирующий своего рода «крещение в профессию».
Средневековый университетский курс, как и всё в ту эпоху, имел строго иерархическое построение.
Сначала студенты изучали «семь свободных искусств», которые подразделялись на «тривиум» (грамматика, риторика, диалектика) и «квадривиум» (арифметика, геометрия, астрономия и музыка). По завершении семестра, отведенного для «тривиума» (реально он мог занять несколько лет), учащийся
«Квадривиум» рассматривался как подготовительная ступень к следующей, магистерской степени. Правда, кроме «квадривиума», претендент обязан был освоить еще и философию, разделявшуюся на натурфилософию, метафизику и этику. Магистерская степень позволяла стать преподавателем университета, занять «приличную должность» (например, секретарскую) или вступить во вторую, высшую ступень университетского курса.
Поначалу в университетах был лишь один высший факультет — богословский. С ростом городов и развитием потребности в образовании бюргерства к нему добавились еще два: юридический и медицинский. Выпускники этих факультетов получали степень доктора, которая открывала доступ в придворные медики, в ректоры или деканы, в имперские или епископские канцелярии.
Основная цель «тривиума» заключалась в развитии логико-полемических, или, как тогда говорили, «диалектических» способностей. Этой цели служили не только учебные курсы по красноречию и логике, но и грамматико-риторические упражнения, а также еженедельные диспуты, которым придавалось едва ли не большее значение, чем лекциям.
Лютер быстро и успешно справился с «тривиумом». Он был знаменит среди студентов как острый и опасный полемист, за что получил прозвище «философ». В сентябре 1502 года ему была присуждена степень бакалавра «свободных искусств».
Этой же осенью, не дав себе отдыха, Лютер сел за чтение натурфилософских, метафизических и морально-психологических трудов Аристотеля; затем он штудировал геометрию по Евклиду, арифметику и музыку по Иоганну де Мурису и астрономию по хрестоматийным пересказам Птолемея.
В университетах классического средневековья почти безраздельно господствовал томизм — система взглядов, разработанная «королем богословов» Фомой Аквинским (1225–1274). В своих сочинениях Фома использовал философское наследие Аристотеля для построения иерархически упорядоченной картины мира и доказательства того, что истины разума не могут противоречить истинам веры. Томизм был выражением теологического мировоззрения, уверенного в своих силах и трактовавшего философию в качестве «служанки богословия».
В XIV–XV веках, в пору начавшегося кризиса папской церкви, против томизма выступают представители так называемой «поздней схоластики». Они отстаивают более драматическую версию отношений мира и бога, знания и веры, философии и теологии.
Самым заметным из «поздних схоластов» был Уильям Оккам (ок. 1285–1349). Англичанин по происхождению, он долгое время прожил в Германии. Именно здесь его взгляды раньше всего получили признание, обрели расхожую форму и превратились в своего рода «академическую идеологию».
Оккам отстаивал неограниченные возможности разума в познании земных явлений и вместе с тем решительнее, чем кто-либо до него, утверждал рациональную непостижимость бога. Последнее не означало, будто Оккам ставил средневекового человека перед тайной, на край философской бездны. Он говорил, что бог сам раскрывает себя через Писание, право толкования которого принадлежит католической церкви.
Эти идеи Оккама получили самое широкое признание в немецкой (в частности, эрфуртской) предреформационной схоластике. Она возвела над ними причудливое, эклектическое, но удивительно хитроумное сооружение.