Неподвижно лишь солнце любви
Шрифт:
– Дети уже взрослые… Ещё чуть-чуть, и вылетят из родительского гнезда, – вздохнув, сказала Катя. – А я, по-твоему, обречена на то, чтобы законсервироваться и никогда не узнать, что такое настоящая семья?
– Не гневи Бога, – с возмущением сказала Маргарита Владимировна. – Бабушка тебя не слышит. Уж она б тебе задала… Семья ей не нравится! Впрочем, не буду повторяться. Уже всё сказано. А семью ругать не надо. Плохо это может кончиться. Вспомни, что говорит по этому поводу бабушка.
Кстати, – вдруг как-то сразу переменилась мама. – Кстати, о бабушке. Припоминаю один случай. Вы с Сережей уже поженились. И вот однажды вечером, когда вы
– Почему же ты мне не сказала, мамочка?
– Не поверила. Да и поздно было что-то менять, ведь ты уже вышла замуж.
– Господи, ну почему же поздно? Мы и близки то с Серёжей до родов не были, – сказала Катя. – Но почему, почему мы не проверили информацию?
Разговор прервали Дима и Леночка. Они прибежали весёлые, радостные и улеглись на траве рядом с мамой и бабушкой. Дима и Алёна были в отличном настроении и сразу попытались втянуть в свои весёлые разговоры маму и бабушку. И вдруг Дима посерьёзнел и сказал то, о чём, по-видимому, задумывался вот уже несколько дней.
– Бабуля и мамуля, всё никак не могу решить для себя один вопрос: правильный ли выбор делаю?
– Ты о чём, сыночек? – спросила мама с особой теплотой.
– Володя Митяев и Серёжа Гостомыслов подбивают меня в общевойсковое командное идти, да и отец советует, но иногда мне кажется, что другое у меня призвание, совсем другое.
– И какое же? – поинтересовалась бабушка.
– Журналистика, – ответила за брата Алёна. – Замучил меня уже этими разговорами. Выступал там у них один из выпускников, вот Дима наслушался и загорелся стать журналистом, военным, разумеется, журналистом.
– Приезжал к нам полковник Теремрин, – пояснил Дима и, вопросительно посмотрев на Екатерину Владимировну, спросил: – Ты что, мамуля, так встрепенулась? Что-нибудь читала из его очерков? А, может, рассказы читала? Говорят, что у него прекрасные рассказы о любви.
Ответа он не услышал. И мама, и бабушка были почему-то в оцепенении.
– Что это вы? Вам не нравится, как он пишет?
– Да мы и не читали ничего, – поспешила успокоить бабушка. – Просто, как не волноваться. В мире неспокойно, а ты выходишь в большую жизнь.
– Да, да, Димочка, мы просто волнуемся за твоё будущее, – подтвердила мама.
– А за моё? – обиженно спросила Алёна, но обида была ненатуральной.
– Ты же понимаешь, доченька, что военная служба – это серьёзно.
– Конечно, конечно. Это я так, – поспешила сказать Алёна.
– Вы представить себе не можете, какие интересные вещи рассказывал нам Дмитрий Николаевич Теремрин! – снова заговорил Дима, успокоенный уверениями мамы и бабушки, что они ничего не имеют против писателя. – Он столько знает. Его статьями в Военно-историческом журнале вся наша рота зачитывается. А какие стихи об училище он написал!? Я ему даже хотел показать свои стихи.
– И что же? – настороженно спросила Катя.
– Не беспокойся, не раскритиковал, – заявил Дима. – Просто ребята, что сидели на первых рядах в нашем актовом зале, сразу его обступили, и я к нему пробиться не сумел. Мне Сережка с Володей сказали, что я даже на него чем-то похож. И опять же, тёска как-никак.
Трудно было не заметить, как ещё больше насторожились мама и бабушка. Если бы юность была наблюдательна, Алёна с Димой не могли бы не заметить этого, но юность, порою, у себя под носом ничего не видит, если увлечена. А Дима был увлечён своим рассказом о встрече с Теремриным, с тем самым человеком, который, чего он, конечно, не знал, был до боли близок его матери, был его отцом – и генетическим и по крови. И вовсе не вина Теремрина в том, что он не стал и отцом, воспитавшим его.
Бабушка пыталась перевести разговор на другую тему, но мама, Екатерина Владимировна, ловила каждое слово сына, с восторгом рассказывающего о встрече с дорогим ей Димочкой Теремриным.
– Мне очень, очень хочется прочитать его рассказы, – продолжал Дима. – Забыл папу попросить заехать в Дом Военной книги. Там они должны быть, потому что сборник вышел в Военном издательстве. Позвоню, попрошу.
– Нет, – почти выкрикнула Катя и тут же более спокойно сказала: – Не надо папу беспокоить. У него столько дел в связи с переводом. Я вот поеду его провожать, и сама куплю тебе книжку. Ты только скажи, как называется?
– Не знаю. Возьми любую его книгу: хоть историческую, хоть о любви. Всё интересно.
По счастью, прибежали друзья, и утащили Диму с Алёной купаться, иначе этот разговор окончательно замучил бы маму с бабушкой.
– Вот видишь, – вздохнув, сказала Маргарита Владимировна, – как тесен свет. Попробуй уберечь детей от контактов!? Он, наверное, и не подозревает о них. А если узнает?
– Этого допустить нельзя, – согласилась Катя.
– А что, Димочка наш действительно похож на него? – поинтересовалась Маргарита Владимировна, – Я-то его уж забыла – встретила б и не узнала.
– Очень, мамочка, очень. И Алёна – тоже. Мне даже показалось, что приятель Димы Теремрина там, в Пятигорске, очень пристально Алёну разглядывал. Наверняка заметил сходство, – она сделала паузу и с тревогой прибавила: – Не мог не заметить.
– Надо избегать встреч, – сказала Маргарита Владимировна.
– Да ты так не волнуйся, мамочка. За всё время ни разу не встретились, даже ничего и не слышали о нём, даже не знали, что жив. Не волнуйся. Тут и захочешь найти – не найдёшь.
– Катерина! Ты смотри у меня. Даже не думай.
Ни Катя, ни её мама не знали, что Дмитрий Николаевич Теремрин уже ехал сюда, в дом отдыха, где отдыхали они.
Глава вторая
А Дмитрий Николаевич Теремрин, между тем, продолжал путь навстречу своей судьбе, навстречу жизненным испытаниям, через которые предстояло ему пройти уже в ближайшие дни.
После Харькова перестук колес стал быстро учащаться и вскоре слился в сплошную барабанную дробь. За вагонным окном, не отставая от поезда, летел над полями и перелесками красный диск заходящего солнца, ещё настолько яркого, что Теремрин задёрнул занавеску, чтобы не слепило глаза. Он снова перечитал записку недавней попутчицы. Подумал: