Непокорный алжирец
Шрифт:
Жерар круто повернулся и зашагал к машине, оставив за собой плотное облако сигарного дыма.
В роскошное поместье Шарля гости прибыли к обеду. Собственно, роскошным был сад с редчайшими цветами и деревьями, собранными чуть ли не со всего земного шара. Прелестные тенистые беседки, увитые зеленью и обсаженные благоухающими цветами, подстриженные изумрудные лужайки, искусно декорированные бассейны, выложенные цветным мрамором, с островками и гротами — всё было строго продумано и отлично вписывалось в окружающий пейзаж. Только одноэтажный,
Измученные, удручённые дорожными происшествиями гости тотчас разошлись по своим комнатам.
Впечатлительная Малике выглядела особенно утомлённой и несчастной.
Ришелье подошёл к ней.
— Вы очень грустны, мадемуазель. Могу ли я чем-нибудь вам помочь?
— Я всегда такая, — устало ответила Малике.
— Неправда. У себя дома вы были очень оживлены.
Малике промолчала.
— Сказать, в чём причина вашей грусти?
— Скажите.
— Вы печальны потому, что здесь нет доктора. Разве не так?
Вместо ответа Малике спросила:
— Кто были те люди, которых конвоировали солдаты? Чем они провинились?
Вопрос неприятно поразил генерала.
— Они помогали партизанам, — ответил он суховато.
— И дети тоже… помогали партизанам?
— Что делать, мадемуазель, когда в лесу случается пожар, горит не только сухостой, горят и здоровые деревья. Война — тот же лесной пожар.
Шарль всеми силами старался рассеять грустное настроение гостей. Устроил пышный обед на открытом воздухе, после обеда катал их на катере по морю, показывал свой изумительный сад.
Погода стояла тёплая. Блестящие плотные листья деревьев чуть трепетали от лёгкого морского ветерка. Лила и Малике отстали от других и медленно шли по розовой аллее сада, вымощенной серыми плитами, между которыми пробивалась трава. Арки, увитые плющом, образовали над головой плотный зелёный шатёр, розы всевозможных оттенков — от темнокрасных, как запёкшая кровь, до бледно-розовых и белых — источали тончайший аромат.
— Тебе надо научиться скрывать свои чувства, — говорила Лила, припадая губами к нежным лепесткам розы. — Оставь войну мужчинам, наше дело — любовь… — добавила она, грустно усмехнувшись.
Лилой владело смешанное чувство… Она ревниво следила за каждым шагом генерала, который при посторонних держался с нею корректно и очень осторожно. Умом Лила оправдывала Фернана, но сердцем… Ей, искушённой в любовных интригах, избалованной поклонниками, хотелось, чтобы он совершил ради неё какое-нибудь безрассудство. И когда Ришелье преподнёс ей розу, сердце Лилы часто, неровно забилось, она на секунду закрыла глаза, представив себе блаженство той ночи… И всё же генерал чем-то отпугивал опытную светскую львицу. Она всё время чувствовала, как давит ей грудь комочек какого-то непонятного страха перед ним. Неглупая от природы, Лила понимала, что под внешней оболочкой обходительного, галантного и влюблённого мужчины существует другая, которую лучше не срывать.
— Беззащитные женщины, дети… Они не выходят у меня из головы. Неужели это и есть война? — с удивлением
Наконец, оторвавшись от своих мыслей, Лила спросила:
— Я слышала, генерал предложил доктору Решиду пост мэра. Это правда?
— Правда.
— О-о!.. А он?
— Отказался, — с печалью в голосе ответила Малике. — Видно, ты, Лила, и мама правы — не любит меня Ахмед…
Лила едва скрывала радость. Странно, но в ней каким-то образом уживалось влечение к Ришелье и чувство тоски по Ахмеду, вернее мечта о нём, которую она гнала прочь и не могла прогнать. И всё же Лила подавила скрытую радость: уж кто-кто, а она-то знает, как далеко от неё доктор Решид.
Отбросив в сторону привядшую розу, Лила схватила Малике за руки.
— Малике, родная, если он захочет, выходи за него! В тысячу раз лучше безответно любить, чем жить с нелюбимым. Поверь мне! Ахмед, — она засмеялась, — просто аскет немного, сердце его предпочитает медицину любви. — И тут же, посерьёзнев, с непонятным для молоденькой собеседницы сожалением добавила: — Постарайся, девочка, чтобы его сердце раскрылось для тебя, не жди, пока он станет мэром. Решида нельзя посадить в золотую клетку!
За ужином Шарль предложил гостям заночевать в поместье, провести утро на взморье и вернуться к обеду.
Не поддерживала Шарля только Малике, она рвалась домой.
— Не бойтесь, мадемуазель, — Ришелье по-своему истолковал желание девушки. — Нас охраняет целая армия, никто сюда и сунуться не посмеет!
Генерал не преувеличивал. На южной стороне сада действительно находилась мощная крепость, с многочисленным гарнизоном, обнесённая высокой стеной, с проволочным ограждением под током. В бухте постоянно дежурили быстроходные катера.
Сославшись на недомогание, Малике сразу после ужина ушла к себе. Озабоченная Фатьма-ханум давала ей то одно, то другое лекарство. Девушка послушно глотала таблетки, но боль не отпускала её, тисками сжав виски. Заснула она лишь после полуночи, рядом с дочерью прикорнула и мать. Разбудил их беспорядочный треск пулемётов. Растерявшись от неожиданности, молча вслушивались они в ночную перестрелку. Вдруг загрохотали пушки и миномёты. Не помня себя от страха, Фатьма-ханум кинулась к дочери, прижала её к груди, защищая своим телом от неведомого и страшного, что грохотало в ночи.
— Боже мой, доченька, мы пропали! — запричитала она.
Малике пыталась успокоить мать, но Фатьма-ханум в припадке страха кричала всё громче.
В спальню вошёл разъярённый Абдылхафид.
— Чего кричишь, глупая! Перестань! Ничего не случилось. Солдаты манёвры проводят, а ты тут истерику закатила!
Глава семейства прекрасно знал, что никакие это не манёвры, и был напуган не меньше жены.
Осторожно освободившись от цепких материнских объятий, Малике подошла к окну и чуть-чуть раздвинула тяжёлые шторы. Огненные стрелы прожекторов ползали по небу, перекрещивались, спускались вниз, высвечивая окрестные холмы и темнеющие вдали горные отроги. Больше не было видно ничего.