Непокорный алжирец
Шрифт:
— Мы намерены послать в Вашингтон своего представителя. Ваши сенаторы должны понять, что мы от своего не отступимся. Поднимаются сотни тысяч патриотов, возмущённых отступничеством Парижа. Будут жертвы, — это понятно, но кровь прольётся не напрасно. И мы надеемся, что наши друзья, если они настоящие друзья, не оставят нас своей поддержкой.
Ришелье устало откинулся на спинку кресла. Он выговорился и чувствовал какое-то опустошение. К тому же его злило, что полковник ему, генералу, задавал вопрос за вопросом, как следователь, а он должен был скрывать своё раздражение и терпеливо отвечать. В последний раз затянувшись папиросой, он бросил
— Мне больше нечего сказать, дорогой полковник. Слово за вами.
— Что ж, думаю, Вашингтон не станет возражать против вашего представителя, — ответил полковник. — Там же договорятся и обо всём остальном.
Как ни странно, сдержанный ответ Тэйера вдохнул в генерала бодрость. Пожалуй, если бы американец ответил более пространно и определённо, Ришелье поверил бы ему меньше.
Проводив гостя, генерал посмотрел на часы. В десять часов он ждал полковника Франсуа, оставалось полчаса. Ришелье взял со стола донесение, которое ему принесли за несколько минут до прихода Тэйера. По мере того, как он читал, лицо его становилось всё более жёстким. В донесении сообщалось, что в семь часов утра к полковнику Франсуа прибыл господин Жерар. Очевидно, полковник даром времени не терял. Пока генерал старался склонить на свою сторону вашингтонского гостя, полковник Франсуа просвещал Жерара. Так, так!
Не успел Франсуа поздороваться, как генерал, глядя ему в лицо, добродушно сказал:
— Вы себя совсем не щадите, дорогой полковник, звонил вам рано утром, но уже не застал. Вы что, уезжали куда-нибудь?
— Нет, был дома. В семь часов приезжал Жерар. Пили с ним чай, завтракали. Он рассказал, как ездил с вами на охоту, — так же доброжелательно ответил полковник.
Конечно, Жерар не для того навестил полковника, чтобы поделиться с ним впечатлениями об охоте, куда важнее ему было перед отъездом в Париж услышать, что происходит в военных кругах Алжира. Жерар знал, что Франсуа не только один из тех офицеров, кто верен Центральному правительству и кому можно доверять, но ещё и видный работник разведывательного бюро Генерального штаба. Трудно было найти человека более осведомлённого в делах Алжира. Беседа была весьма доверительной и продолжалась около трёх часов. Франсуа рассказал Жерару всё, что знал об ОАС и намеченном в ближайшие дни перевороте. Но не сообщать же об этом Ришелье.
— Мсье Жерар только недавно покинул меня, — добавил полковник.
Генерал с трудом скрыл своё разочарование. Он не ожидал такого прямого ответа. Нет, эту рыбку, видно, не так-то просто поймать. Пришлось переменить тему разговора.
— Какие новости о докторе?
— Особенных никаких. Вчера в два часа появился в больнице. Позднее его навестила… кто бы вы думали? — супруга Бен Махмуда, мадам Лила…
— Кто-о? — не удержался генерал. Он был крайне поражён, этого ещё не хватало!
— Мадам Лила, — спокойно повторил полковник, — а под вечер доктор вышел из дома…
— Можете, полковник, больше не беспокоиться о докторе! — вдруг взорвался генерал. — Я сам займусь им!..
Франсуа с удивлением посмотрел на генерала: что бы это значило? Хотел было спросить о причине такого неожиданного приказа, но передумал. Генерал и так почему-то был взбешён, не следовало ещё больше раздражать его. Полковник стиснул зубы и промолчал.
Из столовой вышла Малике, Рафига поспешно вскочила с кресла, — ей показалось, что
— Ну, что ты вскочила, глупенькая, устала? — ласково спросила Малике. — Иди, посиди со мной.
Малике была привязана к этой умненькой, быстрой девушке, и ей захотелось хоть немного отвести с ней душу.
Рафига тихонько вдохнула, — она жалела молодую госпожу, — присела на краешек дивана.
— Я хочу спросить тебя об одной вещи, Рафига, — сказала Малике. — Только, пожалуйста, скажи мне правду. Хорошо?
— Конечно, барышня, — с недоумением ответила Рафига, торопливо соображая, о чём её хочет спросить Малике. Уж не о Мустафе ли?
— Ты очень любишь Мустафу, Рафига? Не смотри на меня так удивлённо, говори без опаски. По-настоящему любишь?
— Да, барышня…
— И больше никого-никого не любишь?
— А разве сердце яблоко, чтобы можно было разделить его на две половинки?
— Ты права, сердце не яблоко… Но если твои родители не согласятся, как ты поступишь?
— О, они согласятся, я знаю!
— А ты представь на минуту, что не позволят.
— Что ж, — сказала Рафига, подумав, — тогда я поступлю, как велит сердце… и Мустафа.
— Вот ты где уединилась! — в гостиную вошла Лила. В руке у неё дымилась ароматная длинная египетская сигарета. Лила была чуть навеселе. Рафига, увидев её, вскочила с дивана и убежала. Малике была раздосадована: она покинула столовую, чтобы не слушать глупую застольную болтовню, а они сейчас все явятся сюда.
— Не томи ты себя понапрасну, дурочка, — сказала Лила, удобно устраиваясь в кресле. — Наслаждайся сегодняшним днём, вот как я.
— Не знаю, какие он тебе даёт наслаждения, этот сегодняшний день, мне — никаких, — с досадой отмахнулась Малике.
— Ну уж и никаких. Ты ещё девочка, не понимаешь. Эх, мне бы твои годы!
— Ну и что было бы?
— Всех мужчин свела бы с ума, вот что! Ноги свои целовать заставила бы, из туфель шампанское пить!.. Чему ты улыбаешься?
— Широте твоего сердца.
— Ах, широкое, узкое — всё это чепуха! Когда-то и я так же думала, как ты — один-единственный до гроба. Где его возьмёшь, единственного?.. Знаешь, как говорит Омар Хайям?
На свете можно ли безгрешного найти? Нам всем заказаны безгрешные пути. Мы худо действуем, а ты нас злом караешь, Меж нами и тобой различья нет почти [19] .19
Перевод с таджикского О. Румера.
— Вот как!.. Поняла? А ты что? Осунулась, одни глазницы остались. Разве можно так? — Лила вдруг посерьёзнела, хмель как рукой сняло. Она подошла к Малике и положила руку ей на голову. — Хватит тебе грустить, девочка. Доктор, слава богу, вернулся, жив и невредим, всё ещё устроится.
— Не знаю, — покачала головой Малике. — Я ведь виделась с ним…
— Виделась? — удивилась Лила.
— Ахмед как-то странно вёл себя. Я сказала, что уйду из дома… Ну, и приду к нему… совсем, — тихо с трудом выговорила Малике. — А он ответил…