Непокорный алжирец
Шрифт:
— Что вы, мадам, я люблю людей. Просто мне нужно было кое-куда по делу. Но теперь я в вашем распоряжении. Чем могу?..
— Я, собственно, пришла к вашей маме. Слышала, что она убита горем, решила навестить.
— Спасибо, — растроганно сказал доктор, — вы очень добры. Мама действительно все эти дни места себе не находила, тревожилась… До того извелась, бедная, что теперь лежит — сердце…
— Бедняжка!..
Оба они некоторое время молчали. Лила лихорадочно соображала, как дальше продолжить разговор. Она просто не могла так сразу уйти, это было выше её сил. Сбылось, наконец,
— Что с вами, мадам? — участливо спросил Решид. — Вы себя плохо чувствуете?
— Нет, я здорова… Я совершенно здорова! Но мне нечем жить!.. — уже не владея собой, воскликнула Лила. — Я знаю, вы считаете меня самовлюблённым, пустым и злым существом!.. Я и есть такая!
— Я считаю вас умной, отзывчивой и не очень счастливой женщиной, — серьёзно сказал Решид, — И если мне позволено будет дать вам совет, не сердитесь, считайте, что в эту минуту с вами говорит врач, — вам нужен ребёнок. Жизнь ваша станет полнее, осмысленнее…
— От кого иметь ребёнка, — прервала его Лила, — От Бен Махмуда?
— Почему бы и нет?..
Она глубоко вздохнула и тихо заговорила:
— Скажите, доктор, вы хотели бы иметь ребёнка от женщины, которую терпеть не можете, презираете?
— Я просто не смог бы жить с такой женщиной.
— А вот я живу с таким мужчиной. В этом, может быть, всё моё несчастье… Нет, ребёнка от Бен Махмуда у меня не будет, и вообще ни от кого не будет… Ахмед. Позвольте мне так называть вас иногда.
Лила прикрыла веками глаза, чтобы скрыть слёзы, но они предательской струйкой катились по щекам. Доктор стоил и молча слушал Лилу. Такой он видел её впервые. Он подошёл к ней и, низко нагнувшись, поцеловал руку.
— Считайте меня своим другом, мадам… Лила, я очень прошу вас.
Если бы это было не просто участие! Дорого бы она дала за это… Но Лила не разрешила себе обмануться.
— Спасибо, Ахмед. Вы хороший… — грустно и мягко сказала она. — Пусть вас хранит судьба.
Встреча генерала Ришелье и полковника Тэйера затянулась. В основном говорил сам генерал. Рассказал о деятельности ОАС, утверждал, что организация имеет поддержку и в ближайшее время сумеет изменить политический курс Франции. Тэйер слушал внимательно, но мнения своего высказывать не торопился, что немало раздражало Ришелье. Он знал Тэйера давно как опытного разведчика, но не ожидал от него такой дипломатической осторожности.
— Для ожидания нет времени. Если Вашингтон не хочет, чтобы его позиции в Европе пошатнулись, он должен поддержать нас по-деловому.
Губы полковника Тэйера дрогнули в чуть заметной усмешке.
— Ваша позиция мне ясна. Одно непонятно, чьи интересы предусматривает нынешняя политика Елисейского дворца. Из каких высоких побуждений там готовы поступиться нашим долголетним и плодотворным сотрудничеством?
Ришелье презрительно фыркнул.
«Побуждения… интересы»… Ни о каких интересах Франции не может быть и речи, дорогой полковник! Всё сводится к личному тщеславию. Елисейский дворец желает дирижировать «европейским оркестром» —
Полковник Тэйер, раскуривая сигару, буркнул что-то невнятное.
— Так вот, недавно мне довелось лично беседовать с Жераром. По его весьма просвещённому мнению, нынче для нас опасен не Восток, а Запад. Не Москва опасна, а Вашингтон! Это же бред!!! И кто даст гарантию, что не будет сделана попытка повернуться лицом к Востоку?
Полковник Тэйер в душе был заодно с генералом, однако, не стал раскрывать карты и ответил:
— Думаю, всё-таки, что в Елисейском дворце сидят не дураки, они прекрасно понимают, что коммунистический Восток не может быть надёжным союзником.
— Понимают, говорите? — по усталому лицу генерала скользнула тень недовольства. — Ошибаетесь, полковник. Не понимают. Мы, французы, знаем друг друга лучше, чем вы. Ну скажите сами, если бы нынешние хозяева Елисейского дворца были способны трезво смотреть на вещи, разве выступили бы против них мы, те, кто своими руками установили пятую республику? Они, дорогой полковник, ведут дела вслепую. Вспомните их прошлогодние слова: «Алжирский вопрос решит только победа французского оружия!». А нынче ищут путей примирения с мятежниками. Если вы мне скажете, что это не капитуляция, тогда я вообще отказываюсь что-либо понимать! Интересы Франции… Да если бы они по-настоящему были озабочены интересами Франции, стали бы они выступать против политики Вашингтона? Одно только удивляет нас: почему Вашингтон медлит занять недвусмысленную позицию по отношению к ОАС? Или там сомневаются в успехе восстания?
Тэйер прищуренным глазом проводил тающую струйку дыма.
— Бывает, что история повторяется, мистер Ришелье. В прошлом году вы потерпели неудачу. Где уверенность, что сегодня вас не ожидает то же?
Меньше всего генералу хотелось вспоминать прошлогоднюю неудачу. Он неохотно повторил то, что недавно сказал Шарлю:
— С прошлого года, дорогой полковник, над Средиземным морем пронеслось много ветров. Изменилась обстановка и в Алжире и в метрополии. Кроме того, наши прошлые неудачи послужили хорошим уроком, заставили на многое взглянуть другими глазами. Так что история не повторится, за исход дела мы совершенно спокойны: всё произойдёт буквально в считанные часы, мы бросим на Париж двадцать пять парашютных полков. Десятки частей в самой метрополии только ждут сигнала к выступлению.
Тэйер немного подумал и спросил:
— Вы сказали, что ждёте помощи от Вашингтона. Нельзя ли уточнить, о какой помощи идёт речь?
— Можно уточнить, — согласился генерал. — У нас одна-единственная просьба: как только радио Парижа объявит о победе восстания, незамедлительно признать нас официально. С некоторыми государствами мы уже договорились, с другими ведутся переговоры. Поддержка Вашингтона для нас чрезвычайно важна.
Генерал замолчал, ожидая, что скажет на это полковник Тэйер. Но тот не проявлял никакого желания дать какой-то ответ. И Ришелье, помедлив, сказал: