Непорочные в ликовании
Шрифт:
Романчук вскрикнул, Неглин пошевелился, но тут же себя стал уговаривать, что можно и не вставать. Щекою своей и виском вспотевшим прижимался он к коже диванной подушки, которая прежде бывала под головами у всех, кому было не лень; много ночей, покойных и лихорадочных, служил сей предмет делу мимолетного казенного отдыха.
— Ну?! — разъярился нетерпеливый Кузьма. — Где брат? Брата мне давай! Перчика, Перчика мне давай!
— Да, рази ж он мне рассказывает!.. — осторожно возражал Романчук, но ему не помогла его осторожность.
— Сука! — орал Кузьма. — Педофил такой же, как и брат твой ублюдок,
— Я у них только баранку крутил. Продукты привезти, белье в стирку увезти — вот это мое было!.. Я больше все по шоферской части!..
— По шоферской части! — крикнул Кузьма. — Вот и получишь сейчас по своей шоферской части!..
И снова слышал Неглин звуки ударов, слухом ушей своих и душою поежившейся слышал Неглин.
— Да, не знаю я, — барабанил беспокойный голос в просветах меж стонами, — не знаю! Вечно у него идеи какие-то!.. Он мне еще весной говорил: «Колька, — говорит, — айда со мной живицу собирать. Продадим — денег заработаем». А я ему: уродина, говорю, кому живица твоя нужна? А он и слушать не слушает, но и сам не поехал. А у меня баба на сносях была, я бы хоть куда поехать готов… А! — вскрикнул еще Романчук.
— Не знаешь?! Не знаешь?! Морда твоя черномазая! А то, что тебя с этим недоноском вчера на базаре видели, это ты знаешь?!
— Не был я, лейтенант, не был! Христом Богом и детишками Его малыми клянусь, брата месяц не видел, и духа его рядом со мной не было!
— Гнида! — со слюною брызжущей изо рта его яростного орал лейтенант, длинноволосый лейтенант орал. Потом была пауза, секунды три, потом послышался стон, затравленный, звериный; Неглин насторожился, еще секунду была пауза. — Так?! — кричал Кузьма. — Так?! Так?!
Грохнул выстрел, едва не возле уха Неглина, и тот вскочил, как подброшенный катапультою. Неглин вскочил.
Виденное его ужаснуло, они с Кузьмою взглядами встретились, тот, что старше, был мрачен.
— Не переношу, если Бога ругают. Понял? — говорил длинноволосый, неловкою рукою скрывая пистолет в кобуре.
Дверь отворилась, и слышали топот, и вошел Кот, и с ним еще трое.
— Что здесь такое? — завизжал Кот внезапным своим возмущенным фальцетом. Завизжал комиссар.
Кузьма уже теперь собою владел.
— Этот цыган, ублюдок, — говорил он. — Я допрашивал, он дернулся, хотел на меня броситься, и пистолет сам выстрелил. Неглин подтвердит. Так, Неглин?
Тот беспокойно перевел взгляд с цыгана с развороченным дымившимся виском его на свой стол, забрызганный кровью, отшатнулся от людей пришедших, метнулся в сторону, к стене, опрокинув стул по дороге, и зашелся унизительными рвотными спазмами.
— Давай сюда пистолет, — говорил Кузьме комиссар.
Кузьма посмотрел на комиссара вполне хладнокровно, и будто даже ряби на поверхности его совести не наблюдалось, и вот уж он неторопливо в кобуру за пистолетом полез.
19
Стекла запотели, когда Ш. машину остановил, но он не стал их ничем протирать. Они теперь попали в ловушку, впереди дороги не было, машины стоят, весь асфальт кирпичом битым усеян, и рухнувший ночью столб фонарный наискось путь преграждает. Какой-то увечный лицом потерся по стеклу со стороны Ф. и подергал дверь, хотя безуспешно. Ф. готов был изобрести для изумления пришельца новый способ
Поодаль разбирали завалы, стоял бесполезный бульдозер, гремевший дизелем на своем холостом ходу, человек тридцать в военной и гражданской одежде с понуростью их согбенных фигур нагружали носилки кирпичом. Сзади беззвучно подъехал фургон и, как солдат на часах, вдруг застыл за неординарною машиною Ш. Среди развалин дома копошились спасатели; будто бы игрушечные, заторможенно передвигались они; вот четыре фигурки, используя доску как лагу, пытаются пошевелить обломок стены, под которым зажатой лежит окровавленная старуха, возможно, уже и дышать переставшая.
От развалин тянуло гарью, чувствовал Ш., он рассеянно наблюдал за всеми перемещениями, люди тем более вызывали его отвращение, чем более он наблюдал за их обиходом; сейчас же он намеревался беречь силы своего безверия с расчетливостью опытного бойца. Через запотевшее от тумана послерассветного стекло в зеркале заднего обзора Ф. надзирал за стоящим фургоном. Двери кабины его распахнулись, и с обеих сторон на землю соскочили двое; зябко потирая ладони, покашливая и посмеиваясь, направились они назад и тотчас же с глаз Ф. долой скрылись позади фургона. Любопытство мгновенное желваком по скуле Ф. прокатилось, дверь он молча открыл, на воздух выбрался, но стал возле машины, на ту опираясь, и даже не оглянулся ни разу. Ему, вроде, порою слышались голоса, но ни слова разобрать он не мог, и тут же, впрочем, оскудел душою к предугаданной странности. Что было странного, он и сам не мог бы себе признаться, и признаваться не хотел. Ш. недовольно косился на опрометчивого приятеля своего.
Дверь фургона двустворчатую Гальперин открыл с записной прибауткой, которою он коротышку в брезентовом балахоне угостил, навстречу ему поднявшегося.
— Вы тут не подрались? — Гальперин говорил с пресловутой своею безграничной гримасой.
— Мне положено двойное содержание за неудобство, — возражал коротышка и пренебрежительно пнул мертвое тело, обернутое шумною пленкой.
— Ты поаккуратней с товаром, — хмуро говорил Иванов из-за проворной спины Гальперина.
Коротышка сплюнул и соскочил на землю вблизи Гальперина. Полы его балахона распоясанного, будто улиссовы паруса, раздувались.
— Запоминай, — говорил Иванов. Коротышка переступал с ноги на ногу, впрочем, вовсе не пренебрегая наставлениями психолога. Иные слова угадывал Ф. как пустые обрывки без содержания.
— Десять минут, — говорил Иванов.
— Я дело знаю, — возражал коротышка.
— Пойдешь…
— Пойду…
— Знаешь, что говорить-то?
— А то!.. — огрызнулся он.
— Повторил бы все-таки…
— Ну хватит уже!.. — крикнул коротышка.
— Капюшон! — командовал Иванов.
Человечек хрюкнул, но безропотно капюшон натянул на свою ничтожную голову. После смотрел на психологов дерзким и бесполезным взглядом.