Неправдоподобная история любви Джованни Меркурио и Аранчины Мецабарбы

Annotation

Рассказ современного итальянского писателя Гаспаре Бурджио (Сборник "A piccoli sorsi" ("Небольшими глотками")). Перевод с итальянского Ольги Боочи

Gaspare Burgio

notes

1

2

3

4

5

6

7

Gaspare Burgio

L'incredibile storia d'amore fra Giovanni Mercurio e Arancina Mezzabarba

ГАСПАРЕ БУРДЖИО

Джованни Меркурио страдал золотой лихорадкой. Лихорадку у него вызывали также серебро, платина и даже моплен [1]. По сути, температура у него была повышена почти всегда, за исключением тех случаев, когда он, закрывшись в своей комнате, разгадывал судоку, чем в действительности его дела и ограничивались. Ведь постоянная лихорадка вряд ли кому-нибудь понравится, и любой попытался бы от неё избавиться, не так ли?

Моплен – всего лишь предок пластмассы, и где его отыщешь? Но золото, серебро, платина и другие материалы (не стану называть их все) в примесях, в небольших количествах, встречались повсюду. Джованни Меркурио проходил по улице, по рассеянности не замечая ювелирного магазина справа, и вот: тридцать восемь с половиной, просто прекрасно. Золото присутствовало в малых дозах даже в электроприборах, во всяком случае, достаточно было и обручальных колец прохожих, чтобы голова Меркурио выросла размером с бычью от жара [2].

По иронии судьбы даже ртуть[3] вызывала у него лихорадку. И это у него, чья фамилия была Меркурио, то есть «ртуть». Лучше, чем зваться Джованни Осиджено [4] (то есть «Кислород») и делаться больным на свежем воздухе, хотя эта шутка, пожалуй, была бы и вовсе мрачной. В общем, его лихорадило и от ртути, этого человека по фамилии Ртуть. Таким образом, его температуру никак нельзя было измерить наверняка, разве что прикинуть на глазок, смотря по симптомам. При температуре в тридцать семь градусов у него немного кружилась голова, при тридцати восьми – он чувствовал страшную слабость и потливость, при тридцати девяти градусах он сидел на месте, а ему казалось, он падает; при температуре в сорок, мечась в постели, он видел голову лошади на своей подушке. Что было странно, ведь к лошадям он был равнодушен. И всё же он обнаружил её, лежащую с ним рядом, нос к носу. Вы бы не позавидовали состоянию Джованни Меркурио!

В общем, он довольствовался разгадыванием судоку в своей комнате, и делал это вполне успешно, за исключением головоломок уровня повышенной, даже бессмысленной, сложности. Но если какой-либо навык не имеет смысла, значит, можно не чувствовать себя глупым, даже если не владеешь им. Ему казались дураками те, кто эти судоку печатал. Я имею в виду, а значит, и он тоже: вы ведь потому читаете трудную книгу, что она вас чему-нибудь учит. Но представляете себе книгу бессмысленную? Это значит, вы не можете понять в ней ровным счётом ничего. Трактат, где слова знакомы, но их значения перепутаны. И хотя написать такую книгу в принципе возможно, от неё будет мало толку, как и от этих бессмысленных судоку. Всё равно, что выпрыгнуть из самолёта без парашюта, или испечь пирог из цемента только потому, что вы в состоянии это сделать. Поэтому неудачи в деле столь бессмысленном не казались Меркурио признаком глупости, наоборот.

Чтобы не говорить лишнего, скажу, что у Джованни Меркурио, кроме того, была невеста, которую звали Аранчина Мецабарба. Родители (оба, к сожалению, покойные) назвали дочь Аранчиной [5] по ошибке, собираясь дать ей имя Клементина [6]. Не знаю, известно ли вам, что есть сорт цитрусовых фруктов, похожих на мандарины, которые называются клементинами. Поэтому в отделе записи актов гражданского состояния мать и отец Аранчины, которые от волнения не могли вспомнить выбранное имя точно, попытались описать служащему этот самый фрукт.

– Как вы хотите назвать вашу дочь?

– Как тот фрукт, что похож на мандарин. Не можем теперь вспомнить название.

– Вы хотите назвать её Лаймой?

– Нет, нет. Тот фрукт маленький, оранжевый, немного слаще…

И служащий записал «Аранчина», потому что и он не смог вспомнить фрукт клементин и это имя: Клементина. Хорошо ещё, что они не намеревались назвать её Эрикой (что значит «вереск»), иначе, в конце концов, её записали бы Граминьей («сорняк») или вовсе Руколой [7]. С именами и не такое случается.

Аранчина каждый день приносила Меркурио те несчастные журналы с головоломками, которые он разгадывал. Это дело поручил ей ближайший церковный приход (надоедливый, надо сказать), имевший сердечное попечение о жизни невезучего Меркурио. Она поднималась по лестнице многоэтажного дома, ступая очень тихо, ступенька за ступенькой. Затем оставляла журналы под дверью, убегала и возвращалась к своей жизни – жизни незамужней женщины, работающей неполный день.

Разумно было бы спросить: но как могла она быть возлюбленной Джованни Меркурио, если никогда его не видела и не была с ним знакома? Если они даже кофе ни разу вместе не выпили! Но это и впрямь загадка – то, как она влюбилась в него. Её сердце маленького цитрусового фрукта трепетало, пока она поднималась по лестнице, ступенька за ступенькой, ведь она не знала, кто живёт за этой дверью. Граф? Магнат? Известный актёр? Человек очень ранимый и деликатный? Она не знала, и потому мечтала и фантазировала, представляла себе, как стучит в дверь, и что говорит. И как дверь перед ней открывается. Она просовывала журналы в щель под дверью в большом страхе и затем сбегала вниз по лестнице, чувствуя одновременно и облегчение, и разочарование. На нижней площадке она останавливалась, глубоко дышала, уткнувшись лицом в ладони, и затем спешила вернуться к своим повседневным обязанностям.

Меркурио, со своей стороны, вовсе не был лишён восприимчивости к женским чарам, - вопреки аллергии на запах духов, цветов и разные другие запахи (я бы сказал, многие). Разгадывая судоку, он думал о той чудесной женщине, что каждый день приносила журналы и просовывала ему под дверь. Меркурио был романтиком, по крайней мере, мог бы им быть. Он писал возвышенные стихи и письма этой воображаемой девушке, потом зачёркивал их, потому что с волнением в нём росла новая поэзия, на голову лучше той, предыдущей. В сущности, он каждый раз писал книгу, состоящую из одной единственной страницы, и эта страница всякий раз была новой.

Здесь их история заканчивается, и всё же, это, безусловно, самая красивая история любви из тех, что я знаю.

Ничего другого между ними никогда не было, только то, что я здесь рассказал. И, по сути, так всегда и бывает в нашей маленькой человеческой Вселенной. Здесь может зародиться любовь, но закрытая дверь, страх или бычьеголовая лихорадка ставят ей предел: «могло быть, но не случилось». Лучшие истории, кажется, сотканы из чего-то вроде отсутствий, которые лишь слегка соприкасаются.