Неправильный боец РККА Забабашкин 3
Шрифт:
«Ага, ясно. Этот третий рюкзак, вероятно, собирался для того, чтобы в дальнейшем снабжать этими документами новых диверсантов, — понял я и, разглядев серые паспорта, удивился: — А немецкие „аусвайсы“ им зачем? На всякий случай?».
Сейчас разбираться с этим времени не было, поэтому решил эти трофеи отнести к подводе, чтобы на досуге вместе с Григорием оценить их ценность.
«Впрочем, с Гришей ли? — задал я себе вопрос, забирая трофеи. — Вполне возможно, что чекист будет против моего предложения, что я собираюсь сейчас озвучить. Очень вероятно, что после этого наши дороги с ним разойдутся, как в море
Но чтобы это выяснить, необходим был разговор.
Я подошёл к Воронцову, помогающему здоровой рукой Твердеву укладывать на телегу трофейное оружие и спросил:
— Так какие наши следующие шаги, товарищ лейтенант госбезопасности?
Бывший подпольщик тоже повернулся к нам и вопросительно посмотрел на чекиста.
Тот кашлянул, достал папиросу, хотел было закурить, но вероятно вспомнив, что мы находимся в тылу врага, и тут курить не рекомендуется, потому что запах табака могут учуять, убрал папиросу обратно. А затем оглядел творящийся вокруг бардак и, махнув рукой, всё же закурил.
— В общем, товарищи бойцы, думаю, что надо нам дальше прорываться. Нас теперь пятеро, но Апраксин не боец. Он вон еле-еле поднимается и едва самостоятельно до ветра ходит. Так что можно считать, что в строю сейчас нас четверо. С оружием у нас проблем нет. Судя по всему, мы разгромили половину роты. Кто-нибудь считал, сколько тут полегло?
Все помотали головами. А я, посмотрев на стоящего рядом с Апраксиным Садовского, поинтересовался у него:
— Михаил, не знаешь, сколько тут гадов было?
Сказал я так, чтобы взбодрить его, показывая, что гадами теперь его и Апраксина мы не считаем.
— Не знаю, товарищи, — сделал робкий шаг к нам детина. — Но я насчитал пятьдесят два человека.
— Пятьдесят два? — удивился я.
— И откуда такая точная цифра? Зачем ты их считал? — прищурился чекист.
Садовский сглотнул, а затем выпрямился и с вызовом сказал:
— А потому что я не предатель, а свой! Понимаете? Свой! И потому что сбежал бы я от них при первой возможности. А если бы не получилось, то погиб бы. Пусть не как герой, но и не как трус! — он сжал кулаки так, что даже был слышен хруст костяшек. — Да я бы, может, и раньше попробовал сбежать, когда меня на расстрел водили, да не расстреляли. Я думал напасть на них и задушить сволочей этих. Но вот только же, если бы я убёг, то как бы Роман Петрович?! Он бы тут остался один среди этих…
И вновь мне было очень непривычно смотреть, как здоровяк вытирает глаза, полные слёз.
И его понять было можно. Если всё, что он говорил, правда, то они действительно натерпелись за эти часы многого. Гибель товарищей, расстрел пленных и даже женщин, имитация казни, не могли не оставить в их душах глубокие раны. И всё это было бы вполне объяснимо и понятно, если бы не билось аномальной добротой диверсантов по отношению к раненому, от которого толка почти ноль, и к здоровяку, который вполне мог бы оказать сопротивление.
Но помня о том, что мы решили им условно доверять, я решил поддержать бойца:
— Успокойся, Михаил. Мы же уже сказали, что тебе и Роману Петровичу верим. Хорошо, что вы остались живы. Теперь мы вместе и сполна расквитаемся с противником за всё.
Я выжидающе посмотрел на Воронцова и тот, кинув на землю окурок, продолжил рассказ о наших будущих действиях.
—
По окончании речи Садовский с Апраксиным ничего не сказали, полностью доверившись командиру. Твердев тоже ничего против не имел и, услышав план, согласно кивнул.
А вот я имел совершенно другую точку зрения и решил её озвучить:
— Товарищи, если вы все хотите пробираться к линии фронта, то я вас прекрасно понять могу. Правда, я не совсем понимаю, как вы её собираетесь пересечь, даже если туда, несмотря на все трудности, мы доберёмся. В том случае, если немцы повернули от Чудово на север, как сказал товарищ командир, сосредоточившись на Ленинграде, то они обязательно устроили прочную линию обороны, которая предназначена для сдерживания наших войск, чтобы они не ударили по тылам и флангам группы армий Север, когда те будут связаны боями на подступах к городу. А, значит, пробиться там, через линию фронта, будет очень сложно, а быть может, вообще невозможно. Поэтому давайте этот план пока отложим на потом, как запасной.
— И что ты хочешь предложить? — спросил Твердев. — Не тут же нам оставаться?
— Взять штурмом Новск он хочет предложить, — ответил за меня Воронцов и, тяжело вздохнув, язвительно и в то же время устало спросил подтверждения своего фантастического предположения: — Да, Лёша? В этом же заключается твоё невысказанное предложение?
Скрывать ничего я не собирался, поэтому ответил как есть:
— Да!
Глава 7
Мы идем
Разумеется, услышав столь необычное, странное и, в какой-то мере, самоубийственное предположение, все собравшиеся с удивлением посмотрели на меня.
Пришлось подтвердить.
— Да, товарищи, вы как хотите, а я иду освобождать наших, благо оружие у нас теперь есть, и, надеюсь, часть его на такое дело вы мне выделите.
Я прекрасно понимал, что несколько перегибаю палку. Но на то, чтобы весь коллектив, не спеша, потихонечку готовя, подводить к этой мысли, не было ни сил, ни времени.
И, естественно, этот мой демарш не остался незамеченным командиром.
— Отставить, Забабашкин! Равняйсь! Смирно! — скомандовал он, тем самым напоминая, кто тут главный.
После такого обращения, вытянулись, как могли, все. И даже лежащий на носилках Апраксин.
Лейтенант госбезопасности обвёл нас тяжёлым взглядом и спросил:
— Какие ещё будут предложения, идеи? — и тут же объяснил: — У нас единоначалие, и все решения принимать буду я и только я. Но всё же, в сложившейся обстановке, считаю правильным и нужным для дела услышать все мнения, — он посмотрел на раненого и сказал: — Давай, Роман Петрович, с тебя начнём. Говори свои мысли.