Неприкрытая жестокость
Шрифт:
— Хотел бы я назвать это благодарственным письмом, — не унимался Кори, дрожа от ярости. — Но увы. Передо мной письменный выговор! — Дальше Кори заговорил голосом судьи Твайтеса, когда тот делал кому-либо презрительные замечания: — Не позволяйте кому-либо еще под вашим командованием кончать жизнь самоубийством, лейтенант Маршалл, слышите меня? На сей раз я ограничиваюсь предупреждением, но в следующий раз на вас обрушится вся мощь закона! — Кори уронил лист. — Выговор! Мне!
— Смерть Морти не может быть предметом для саркастических шуток, особенно когда речь заходит
— Ну конечно! — фыркнул Кори.
— Я все еще не понимаю, к чему ты клонишь. Скажи это вслух, не разглагольствуй вокруг да около.
— У тебя и Сильвестри связей больше, чем у любого другого полицейского в Коннектикуте, да и во всех, вместе взятых, штатах. Ты и твой кузен Сильвестри позаботились, чтобы мне сделали выговор. Для этого вам достаточно было снять трубку да сделать несколько звонков.
— Господи, Кори, ты становишься параноиком! Это было расследование по поводу смерти Морти Джонса, а не с целью обвинения тебя или кого-то еще в нерадивом отношении, — ответил ошарашенный Кармайн. — И ты прав насчет формы тысяча триста тринадцать. Она обсуждалась и была отвергнута из-за возникновения несогласий между двумя старшими полицейскими. Комиссию же насторожило твое собственное поведение, Кори. Ты слишком много говорил о своей невиновности.
— Вы с Сильвестри лишили меня шанса на реабилитацию, — перебил его Кори.
— Реабилитацию? — Кармайн ошеломленно на него уставился. — Какое громкое слово! Тебя ни в чем не обвиняют, Кори, и ты не в суде. Но ведешь себя так, словно именно там и находишься. Именно этим ты заработал выговор. Комиссия решила, что дыма без огня не бывает. Ты битых полчаса рассказывал не о Морти Джонсе, а о себе, о возлагаемых на тебя требованиях, о том, какую трудную работу свалили на тебя я и Джон Сильвестри. Все слушаешь жену? Верно? Я уверен, что Морин нет равной в быту, но она ничего не знает о правилах полицейского делопроизводства. И стоит ей залезть не в свое дело, как ты оказываешься… Сам знаешь где. А с тех пор как ты стал лейтенантом, Кор, ее нашептывания стали еще хуже. Гораздо хуже! Подобно той идее, что я предпочитаю тебе Эйба Голдберга, — я просто слышу, как она тебе это говорит.
— Не втягивай сюда мою жену, — огрызнулся Кори. — Кто бы говорил. По слухам, твоя жена вообще не в себе. Не сваливай с больной головы на здоровую.
— Моя жена сейчас больна, — ответил Кармайн, стараясь держать себя в руках, — но она не пытается лезть в мои рабочие дела. Я не могу того же сказать о Морин. И если это вижу я, то видят и все остальные, включая кузена Сильвестри. Скажи ей, чтобы не лезла не в свое дело.
— Она полностью разделяет мои взгляды, — продолжал упорствовать Кори.
«Гиблое дело!» — подумал Кармайн.
— Ты заслужил выговор, — сказал он вслух. — Морти нужна была помощь, а ты отказывался это видеть. И я знаю почему. По той же причине, по какой отказываешься писать нормальные отчеты, — нужно приложить слишком много усилий. Никто тебя не разжаловал. Выговор войдет в твое
«Вот оно. Черт. Кармайн, какой же ты дурак! У Морин были планы относительно его продвижения, а значит — прочь из Холломена и полиции Холломена. Теперь такое невозможно. Кори разрушил ее планы. Не я. Не Сильвестри. Кори. Она все прекрасно знала, но дала неправильный совет — выступить с оправдательной речью перед комиссией».
— Если ты хотел остаться чистеньким, Кори, то в неудаче стоит обвинить себя. Скажи Морин, что никто не совершенен.
В ответ на это Кори ничего не сказал, но спросил:
— Зачем ты здесь, Кармайн?
— Я пришел узнать, почему ты не нашел применения двум очень опытным и умным детективам — Делии Карстерс и Нику Джефферсону, — сказал Кармайн. — Они были направлены к тебе два дня назад, а ты даже не удосужился с ними пообщаться. Не говоря уж о поручениях. Что происходит?
— Я не виделся с ними и не использовал их в работе, — ответил Кори, изображая негодование. — Они появились без всякого предупреждения, у меня не было никакого письменного указания от тебя, никакого сообщения, даже телефонного звонка. Согласно капитану Васкесу, — Кори поднял увесистую инструкцию, — мне могут предъявить иск, если кого-нибудь из них вдруг ранят на работе. К чему мы идем?
— Поражен, что ты читаешь подобную скукоту, — ответил Кармайн. — Можешь рассказать Морин, что сущим наказанием для капитана является огромная куча бумажной работы, от которой нельзя отказаться и которую нельзя отложить, плюс устрашающее количество совершенно бесполезных конференций и встреч. А если звания капитана удостаиваешься в департаменте полиции Холломена, то награждаешься мундиром, воротничок от которого хуже гильотины. В связи с массой текущих обязанностей, имеющих мало общего с работой детектива, я пропустил тот пункт, который ты упомянул в связи с Карстерс и Джефферсоном. Между тем на канцелярском языке они обозначаются как мужчины. Теперь они твои мужчины, лейтенант; распоряжайся ими по своему усмотрению.
— Карстерс — женщина! — протестующее воскликнул Кори.
— Разве в бумагах есть разделение по половому признаку? Может, их следовало бы обозначить как «оно»?
— Ты — саркастичный ублюдок, Кармайн.
— Именно так. Если ты думаешь, что я с легкостью могу воткнуть тебе нож меж ребер, то шесть лет тесной работы со мной должны сказать тебе, как будет больно, когда я начну поворачивать этот нож в ране. И вот мой первый поворот: поставь свою жену на место.
— Жены — запрещенная тема, Кармайн, ты знаешь.
— Знаю, это мое собственное предписание. К несчастью, иногда правила приходится нарушать. Морин так озабочена твоей карьерой, что сочла твою работу своей и тем самым поставила на ней крест. Будь все иначе, этого бы не произошло. Морин сама сделала себя предметом нашего разговора, и он мне безумно не нравится. Я говорю исключительно о ее вмешательстве в полицейские дела, которое надо прекратить. Ты меня понял?
— Почему же ты никогда не говорил с Морти о его жене?