Неприметный холостяк; Переплет; Простак в стране чудес
Шрифт:
– Один из моих лучших друзей.
Испустив тяжкий вздох, полисмен обреченно умолк.
– Все, – изрек Хамилтон, – произошло из-за дурацкого недоразумения. Эта леди, Гарроуэй, мачеха юной леди, на которой Финч должен был сегодня жениться. Но возникла небольшая помеха. Как я понял со слов Сигсби, миссис Уоддингтон предполагала, будто мораль мистера Финча не на высоте. Но позже обнаружились факты, убедившие ее, что она ошиблась, и она поспешила в Нью-Йорк, чтобы разыскать мистера Финча и сообщить ему, что свадьба состоится с полного ее одобрения. Правильно, миссис Уоддингтон?
Миссис
– Да… да… То есть… Ну да, – просипела она.
– Итак, вы зашли к мистеру Финчу сообщить ему это? Не с какой-то иной целью?
– Да, ни с какой иной… с этой то есть…
– В общем, вы хотели разыскать будущего зятя и заключить в материнские объятия. Я прав?
Пауза затянулась так надолго, а взгляд, брошенный на Джорджа, был так выразителен, что Джордж, и всегда тонко чувствующий, невольно призадумался: а уж не пренебрег ли он долгом мужчины и гражданина, не съездив ей по носу?
Наконец она выговорила:
– Правы…
– Вот и отлично! – подытожил Хамилтон. – Так что сами видите, Гарроуэй, причины пребывания миссис Уоддингтон в квартире достойны всяческого восхищения.
– А зачем она швырнула мне перцем в лицо?
– Верно, Гарроуэй, – покивал Хамилтон, – поступок не совсем безобидный. Вы имеете полное право возмущаться и даже подать судебный иск за оскорбление действием. Но миссис Уоддингтон – дама разумная, и, несомненно, пожелает уладить это маленькое недоразумение способом, приемлемым для всех сторон.
– Я заплачу! – закричала разумная дама. – Любые деньги!
– Эй! Эй!
То раздался голос Уоддингтона. Он стоял, властный и сильный, сигара его потухла, и он воинственно жевал ее.
– Тэк, тэк-с! – сказал он. – Если речь идет о взятке, дать ее должен, как глава семьи, я. Загляните ко мне завтра, Галлахер, туда, в Хэмстед, и мы все обсудим. Вы убедитесь, что я очень щедр. Мы, ковбои с Запада…
– Грандиозно! – заключил Хамилтон Бимиш. – Итак, все счастливо уладилось!
На частичке Гарроуэева лица, открытой для обозрения, отразились сомнение и неудовольствие.
– А как же насчет этого вот гуся? – показал он на Джорджа.
– Этого индивидуума, – поправил Бимиш. – А что с ним, Гарроуэй?
– Он же мне в глаз врезал!
– Несомненно, в порыве безудержного веселья. Где это произошло?
– Внизу, в «Лиловом цыпленке».
– A-а! Знай вы этот ресторанчик получше, вы бы поняли: там такие происшествия – так, мелочи повседневной жизни. Гарроуэй, вы должны об этом позабыть.
– Что ж, и врезать ему нельзя?
– То есть ударить? Нет, не стоит. Я не могу допустить, чтобы вы обижали Финча. Он завтра женится.
– Но…
– Гарроуэй, – спокойно и повелительно перебил Хамилтон, – мистер Финч – мой друг.
– Хорошо, мистер Бимиш, – безропотно отозвался полисмен.
– Сигсби, – тормошила мужа за рукав миссис Уоддингтон.
– Да, что?
– Сигсби, дорогой, я умираю
– Сейчас пойдем. – Сигсби повернулся к Джорджу. – Ты идешь?
– Я хотел повести Молли куда-нибудь.
– Нет-нет, Джордж! Пойдемте с нами! – чарующим голосом пригласила миссис Уоддингтон и подошла к нему поближе. – Джордж, а ты правда ударил полисмена в глаз?
– Да.
– Расскажи-ка мне поподробнее.
– Он, видите ли, пытался меня арестовать. А я набросил скатерть ему на голову, а потом стукнул как следует по физиономии. Он и отстал.
Глаза миссис Уоддингтон заблестели. Она взяла его под руку.
– Джордж! Я судила о тебе неправильно! Лучшего мужа для Молли я и желать не могу!
Хамилтон стоял в лунном свете, поднимая и опуская гантели. Потренировавшись с гантелями, он перешел к простым упражнениям для укрепления мышц: раздвинул ноги дюймов на шесть, слегка вывернул носки и положил ладони на бедра большими пальцами назад. Потом наклонился вперед от плеча – не от бедер. Втянул живот и, держа его втянутым, наклонился налево, напрягая мускулы левого бока. Ноги он держал прямо, выпрямив колени. Затем проделал то же для правой стороны и повторил упражнение двадцать раз: десять – для правой, десять – для левой. Выполнял он их, как и положено, медленно, без рывков.
– A-а! – выдохнул он расслабляясь. – Прекрасная тренировка для мышц. Превращает их в живой пояс. Вы, Гарроуэй, тренируете мышцы?
– Да вроде нет, – покачал головой полисмен. – А мышек я видел. Их в Бронксе много.
Хамилтон взглянул на него озабоченно.
– Гарроуэй, что-то вы рассеянны. Слышите совсем не то.
– Бывает, знаете, бывает, – горько отозвался полисмен. – Когда тебе швырнут перца в лицо, закутают голову в скатерть, а потом еще и стукнут в глаз… Тут уж не захочешь – станешь рассеянным, а к тому же, когда я уже решил, что зацапал…
– Арестовал.
– Да, арестовал этих… индивидуумов, и вдруг выясняется, что они – ваши друзья. Пришлось отпустить всех подчистую. Вот что мне тяжело, мистер Бимиш.
Хамилтон похлопал его по плечу.
– Каждому поэту, Гарроуэй, положено познать страдания, прежде чем изливаться в стихах о смысле жизни. Возьмите хоть Китса! Или Чаттертона! Наступит день, и вы преисполнитесь благодарности за сегодняшние события. Страдания выкуют из вас поэта. А кроме того, вспомните-ка о деньгах, которые получите от Уоддингтона.
– Сейчас мне бы хлебнуть чего, да похолоднее…
– Мистер Гарроуэй!
Полисмен оглянулся. В окне стояла Молли.
– Мистер Гарроуэй. Случилась такая странность. Джордж наткнулся в шкафу на две большущие бутылки шампанского. Он прямо не представляет, откуда они там взялись! Знаете что? Осмотрите их. Проверьте, качественное ли вино.
Тучка, омрачавшая лицо полисмена, растаяла словно по волшебству. Медленно высунулся изо рта язык и алчно облизал пересохшие губы. Глаз, оставшийся на виду, загорелся блеском, неведомым доныне ни на суше, ни на море.