Непряха

Готовцева Наталья

Глава 2. Умыслы и чаяния

– Что за погоня, атаман, и по что всех вящих собираешь, окромя мя? Как мальчонку, гонишь? – сотник Заворуй крепил ремень на кистень атамана и бил так отчаянно, что ручка вот-вот лопнет. Кудеяр вырвал у него рукоять и ловко, слегка повернув кисть, стукнул булавой по колену Заворуя, тот заскрипел зубами.

– Слушай сюда, – зашипел Тихонков, – тебе сказано – действуй! Уведешь обозы со своими казаками до топи, удатниковских приставляю тож к тебе до поры до времени. На подходах к топям вас встретят, укажут тропу. Встанешь городком до лета. И чтоб тихо сидели, не забалуйте мне там! Головой ответишь. Услыхал? Или еще раз растолковать? – скалился Кудеяр, оглаживая золотые бороздки на булаве.

Сотник отступил, но атаман завернул руку за спину

и сунул кистень за пояс.

– Да кто ж встретит? – буркнул сотник, уже не смея поднять глаз.

– Кто, кто… Дед Пыхто.

Ни с того ни с сего атаман, после того как долго толковал о чем-то с охотником, велел лагерем разбиваться, раскладывать костры. Встали на короткий привал, а вышло, что на ночлег. Созвал сбор и объявил, что обозы далее на зимний постой вести будет Заворуй, остальным разделить по-честному добычу, распустить казаков до весны – пусть вертаются служить близ границ или зимовать кто куда. Часть избранных малым отрядом с самим Кудеяром во главе пойдут на Москву. Мужики разошлись по своим обозам, а Заворую велено было остаться для наказа. А выбор оставаться ему с обозом выпал из-за Дуньки. Заворуй, похрамывая, вышел из шатра, поковылял было к своему обозу, но Кудеяр окликнул:

– Ты с Айянкой в ладах. Скажи мне, пошто он меня каким-то Чуумпу честит?

– На его тарабарском что неголословный ты.

«Здесь этот шайтан почти точно определил, молчание – мой оберег», – нахмурившись, заметил про себя Кудеяр и отпустил сотника.

– Ступай, распорядись по обозу, а опосля разрешаю малость попировать на посошок.

Сотник, прихрамывая, доковылял до постоя.

– А ну слазь! Неси зелий, – Заворуй завалил свое грузное могучее тело на подводу и двинул кулаком в спину спящую брюхатую девку.

Та сползла с воза, оправила сарафан и, натягивая опашень [6] , проворчала:

– Ты чаво сердит так? – потом запричитала и начала стягивать с Заворуя сапог. – Ой, чаво это? Стряслось что? Дай гляну.

– Не шуми ты. Велено на снег садиться [7] , людей городком ставить. К Бабуне отсылает, к ведьме старой. Застрянем теперича на топях, – приглушенно бася и тяжко вздыхая, он закатал штанину.

Ушибленное колено опухло, начало багроветь.

6

Опашень – старинная женская верхняя летняя одежда.

7

На снег садиться – зимовать.

– А так я рожоха, – радостно, как новость, объявила Дуня.

Заворуй ворчал, но на жену стал поглядывать ласковее.

– Нам с тобой к лучшему. Ты, Воруюшка, не серчай, все сладится. Кабы так не нать, чаво бы отсылал? – она взяла крынку с медом. – Подставляй ладоши.

– Чо эт в ладоши, лей в чашу, – удивился Заворуй.

– Вот дурень, – Дуня улыбнулась. – Рану оботри. Пойду Аянку враз приведу, он живо тебя починит, – огладила выступающее брюхо, перекрестилась на свои мысли, засеменила к мужикам у костров.

Кудеяр, оставшись один, начал обдумывать дальнейшие действия: «Сахатый, Саха не скумекает, зачем я ему расспрос учинил. Проглотил, что интерес мой ремесленный – из металла узоры ваять. Походы уже де надоели, и хочу я осесть. На Москве открою кузню искусную. Народ там охоч до затейностей, вот и удумал себе такое занятие. Он нас за разбойный да за темный люд держит, приглядывается еще. На набеги не ходит, не это его интерес, равнодушен Саха к поживе. Корысти в нем совсем нема. А что я пойду за добычей глубоко на восток, даже не попустит до мысли. Да и что он мне? Не препятствие. Ну и мертвое царство! Вот, значит, какое несметное добро стережет басурманское божество Эрлэн-хан. Охотника задача – провести меня в тридевятое царство-государство к золотым россыпям. А как подвигнуть его на это – скумекаю, а там и с ним порешим. За Каменный пояс ходить не впервой, мои казаки – люд выносливый, тепелый, – думы его крыльями к небу, к яркому солнцу затрепетали, чуял ведь завсегда, что судьба одарит случаем. – Сибирских купцов обойти дельно выйдет. Эти чалдоны захапывают Сибирь, крепко

засели, обрастают корнями, но на Мертвую реку ведь не ходят. Их Кучум да Ахмед-Гирей не чествуют. А я с ними общий язык наладил, подсобят. А как братца вестью обрадую! Даст, даст добро, снабдит поход – это ж свой металл, золото свое! Удачу ухватить и держать крепко, чтоб ни одна собака не пронюхала. Какая партия! Ох, и великое дело наклевывается, ажно дух захватывает», – волновался Кудеяр. Выпив квасу и немного успокоившись, достал из сундука бумагу, распрямил лист на колене, начертал что-то, свернул и запечатал.

Сентябрьская луна висела высоко, светила ярко и весело. Айан сидел под раскидистой елью у костра, перетирал густое варево – готовил на утро припарку для колена Заворуя. Стан уже спал, храп да сонная хмельная невнятица время от времени нарушали тишину. Тут вострый слух Айана поймал еле различимый звук шуршащих шагов, охотник насторожился: кому понадобилось красться? Аккуратно отложил чашу, чтоб не брякнула, по-кошачьи прыгнул за дерево, чуток раздвинул густые лапы, пригляделся – темная тень, выбирая неосвещенные места, быстро крадясь, передвигалась прочь от лагеря. Айан двинул следом. Человек, дойдя до развилки двух троп, нагнулся к копытам привязанного коня и обмотал их тряпицами. Потом разогнулся, ловко вскочил в седло, оглядываясь повертелся на месте, стеганул по крупу и ускакал прочь. Кто-то тайно покинул лагерь. Наблюдательный охотник, несмотря на кромешную тьму, узнал во всаднике Фрола Удатного: не тяжко было определить, выдал себя повадками. Айан вернулся в лагерь, пошел было будить Заворуя – упредить, посоветоваться: а вдруг худое замышляется. Фрол всегда вызывал у Айана смятение – склизкий какой-то, от такого лукавого подлости и подвоха только и ждешь. Но тут завидел, что в шатре Чуумпу Кудеяра горит свеча, огромная грозная тень атамана падала на стенки. Не почивает, ходит взад-вперед, оглаживая лапищей бороду.

«Да ведь и Фрол крался со стороны шатра, знать, вот чей тайный посланец», – догадался охотник и рассудил погодить. Поспешные выводы могут быть неверными, лучше дождаться дальнейшего развития событий. Повернул обратно к огню, подкинул малость хвороста, поднял чашу, накрыл варево тряпицей, сверху прижал камнем – до утра даст сок, для припарки хватит. Сам расположился рядом с костром, подстелил под себя оленью шкуру, накрылся мешковиной: ночи уже стояли студеные. Тут же заснул.

С утра, кто до болот на зимовку, оживленно собирались в путь, прощались с теми, кому выпало возвращаться на службу. Порешили, что в дорогу лучше плотно отобедать, а на заутреню перехватить скудный провиант на ходу – сухую корку да портошное молоко, разбавленное водой, и то довольно. Опушка, где стоял лагерь, была почти вся усыпана золотой листвой, местами горела багряными листьями кленов. Солнышко еще теплое – греет, но не обжигает. Мошка да комары сошли, не досаждают, можно и на травке поваляться. Краски осени мерцали разноцветьем, даря взорам путников лепость и безмятежность, вызывавшие желание напевать. И мелодичное женское многоголосье не заставило себя ждать. Как же затейно звучат бабьи голоса, душе отрада – песнь льется, будто плетутся нежные кружева.

Баб в обозе было мало, из молодух да замужних только заворуйская Дунька. Остальные бабы из челяди, отбитые или захваченные из приграничных ограбленных поселений. Держались в атаманском отряде кто для стирки, кто для штопки или выделки шкур, в общем и целом, для обихода немудрящего походного быта казаков. Они другой жизни-то и не знали, с малых лет в полоне: то у турков, а то и у своих. Им была только в радость весть, что походов до лета более не будет. Оттого все находились в добром, шутливом настроении. Мужики подтрунивали над самой старшей женщиной. Смеясь, отталкивая друг друга, вышагивали пред ней гоголем.

– А ну-ка, Митрофановна, кого из нас в женихи берешь?

– Бери казака с Дону – проживешь без урону! – реготали, пытаясь ущипнуть.

Митрофановна отмахивалась.

– Вам бы, дурням, токмо венцом грех прикрыть. А я уж была под венцом, и дело с концом. Вы ж ни в Бога, ни в черта не веруете, одной мамоне поклоняетесь. Тьфу на вас, оглашенные, очи б мои не видели, – сплюнула, перекрестилась и добавила удивительное. – Из вас всех токмо один мужик.

Казаки подбоченились, уставились, гадая, про кого это она.